будущей Германии».
Прибытие Кейтеля положило конец нашей беседе. Уже выходя, я слышал, как фельдмаршал так же убежденно и напыщенно, как прежде Гитлера, убеждал Гиммлера в своей безоговорочной преданности и заявлял, что всецело в его распоряжении.
В тот же вечер я снова оказался в Гамбурге. Гауляйтер Кауфман сразу же предложил передать в эфир мою речь, хотя Гитлер еще был жив. Однако, представив себе драму, разворачивавшуюся в эти дни, в эти самые часы в берлинском бункере, я вдруг понял, что не хочу больше продолжать сопротивление. Гитлеру снова удалось парализовать меня. Перед собой и, быть может, перед другими я оправдывал перемену своих взглядов тем, что неправильно и бессмысленно вмешиваться в трагический ход истории.
Я попрощался с Кауфманом и отправился в Шлезвиг– Гольштейн, где на берегу озера Ойтин стоял наш трейлер. Иногда я навещал Дёница и офицеров Генерального штаба, которые, как и я, бездействовали, ожидая дальнейшего развития событий. Таким образом, 1 мая 1945 года я случайно оказался рядом с Дёницем, когда ему принесли радиограмму, значительно ограничивавшую его права как преемника Гитлера. Гитлер сам распределил посты в правительстве нового президента рейха: Геббельс – канцлер, Зейсс-Инкварт – министр иностранных дел, Борман – министр по делам партии. Тут же поступила и телеграмма Бормана, в которой он сообщал о скором прибытии в Ставку Дёница[334].
«Это просто невероятно! – воскликнул Дёниц, ибо при таком раскладе его полномочия становились смехотворными. – Кто-нибудь уже видел эту радиограмму?»
Оказалось, что никто, кроме радиста и адмиральского адъютанта Людде-Нейрата, принесшего радиограмму прямо шефу. Дёниц распорядился взять с радиста клятву хранить молчание, а радиограмму запереть в сейф. Однако оставался вопрос, что делать, если Борман и Геббельс действительно заявятся к нему. И тут же сам гросс-адмирал решительно ответил: «Я не стану сотрудничать с ними ни при каких условиях». В тот же вечер мы решили, что Бормана и Геббельса необходимо под каким-нибудь предлогом взять под арест.
Так сам Гитлер вынудил Дёница начать новую деятельность с должностного преступления – сокрытия официального документа[335]. Это стало последним звеном в цепи обманов, предательств, лицемерия и интриг тех последних дней и недель. Гиммлер предал фюрера, начав вести переговоры с противником; Борман мастерски провел последний бой против Геринга, сыграв на чувствах Гитлера; Геринг также пытался вступить в сговор с западными союзниками; Кауфман заключил сделку с британцами и готов был предоставить мне гамбургскую радиостанцию; Кейтель переметнулся к новому хозяину еще при жизни Гитлера. А я сам? Я все последние месяцы обманывал человека, которому был обязан блестящей карьерой, и временами даже планировал его убийство. Всех нас вынудила к этим поступкам система, которую мы же и представляли, а также Гитлер, предавший всех нас, себя и свой народ.
Вот так рухнул Третий рейх.
Вечером 1 мая, когда объявили о смерти Гитлера, я готовился ко сну в одной из комнаток штаб-квартиры Дёница. Распаковав дорожную сумку, я достал красный кожаный футляр с портретом Гитлера, который секретарша сунула в мой багаж. И тут нервы у меня не выдержали – я разрыдался. Только сейчас разорвались узы, соединявшие меня с Гитлером. Только сейчас чары развеялись, магия исчезла. Остались лишь образы разрушенных городов, бесконечных кладбищ, миллионов скорбящих людей и концентрационных лагерей. Нельзя сказать, что все это вспыхнуло в моей памяти внезапно, это тлело давно, а сейчас вырвалось на поверхность. Изможденный рыданиями, я в конце концов забылся глубоким сном.
Две недели спустя, ошеломленный раскрывшимися преступлениями, совершенными в концлагерях, я написал председателю кабинета министров Шверин-Крозигку: «Прежнее руководство Германии несет коллективную ответственность за дальнейшую судьбу немецкого народа. Каждый, кто занимал руководящий пост, должен лично взять на себя долю вины, чтобы облегчить вину немецкого народа».
И тогда начался новый период моей жизни, не окончившийся и по сей день.
Эпилог
33. Места заключения
Карл Дёниц, новый глава государства, как и я, был пропитан идеями национал-социализма даже в большей степени, чем оба мы представляли. Двенадцать лет мы служили этому режиму и полагали, что резко отрекаться от него просто беспринципно. Однако смерть Гитлера разорвала оковы, так долго ограничивавшие наше мышление. Для Дёница, кадрового военного, это означало возвращение способности трезво оценивать ситуацию. С момента принятия на себя новых обязанностей Дёниц считал, что войну необходимо закончить как можно быстрее и по выполнении этой миссии завершить свою деятельность.
В тот же день, 1 мая 1945 года, Дёниц, уже как Верховный главнокомандующий, провел одно из первых оперативных совещаний с фельдмаршалом Эрнстом Бушем. Буш предлагал атаковать превосходящие силы британцев, надвигавшихся на Гамбург, в то время как Дёниц возражал против любых наступательных военных действий. По его мнению, необходимо лишь как можно дольше удерживать коридор на запад для беженцев с востока, толпы которых столпились под Любеком. Буш возбужденно доказывал, что гросс- адмирал не выполняет волю Гитлера, но Дёница подобные призывы более не трогали.
Днем ранее в споре с новым главой государства Гиммлеру пришлось признать, что ему не нашлось места в новом правительстве, и тем не менее на следующий день он незваным явился в штаб-квартиру Дёница. Поскольку время близилось к полудню, гросс-адмирал пригласил Гиммлера и меня пообедать с ним. Дёниц вовсе не испытывал к Гиммлеру добрых чувств, но, несмотря на всю неприязнь к нему, считал невежливым с пренебрежением отнестись к человеку, еще недавно столь всесильному. Гиммлер сообщил, что гауляйтер Кауфман намерен сдать Гамбург без боя и уже печатаются листовки, призывающие население подготовиться к вступлению в город британских войск. Дёниц разгневался и заявил, что если каждый будет действовать как ему заблагорассудится, то его назначение преемником Гитлера теряет всякий смысл. Я вызвался съездить в Гамбург и поговорить с Кауфманом.
Я встретился с ним в его штаб-квартире, охраняемой отрядом студентов. Кауфман, взволнованный не меньше Дёница, сообщил, что комендант города получил приказ сражаться за Гамбург, однако британцы предъявили ультиматум: если Гамбург не капитулирует, то будет подвергнут такому мощному авианалету, какого еще не испытывал. «И что мне делать? Последовать примеру гауляйтера Бремена? – возмущался Кауфман. – Он выпустил прокламацию, призывающую людей защищаться до последней капли крови, а сам сбежал. Город подвергся бомбардировке и был разрушен практически до основания». Кауфман был столь решительно настроен предотвратить битву за Гамбург, что даже пригрозил в крайнем случае поднять народ на борьбу с защитниками города.
Я позвонил Дёницу и сообщил об угрозе мятежа в Гамбурге. Дёниц попросил дать ему время на обдумывание. Примерно через час он прислал приказ коменданту сдать город без боя.
Еще 21 апреля, когда на гамбургской радиостанции я записывал на пластинку свою речь, Кауфман предлагал нам вместе сдаться в плен и теперь вновь заговорил об этом. Однако я отверг его предложение, как прежде отказался от плана нашего замечательного пилота пикирующих бомбардировщиков Вернера Баумбаха. В его распоряжении был четырехмоторный гидроплан дальнего радиуса действия, во время войны доставлявший продовольствие из Северной Норвегии на немецкую метеостанцию в Гренландии. Баумбах предложил мне и нескольким друзьям провести первые месяцы после оккупации Германии в одной из множества тихих бухт Гренландии. Уже были упакованы ящики с книгами и медикаментами, письменные принадлежности и огромное количество писчей бумаги (поскольку я хотел немедленно приступить к написанию мемуаров). Мы так– же должны были захватить винтовки, мою разборную байдарку, лыжи, палатки, ручные гранаты для глушения рыбы и продукты[336]. Я мечтал о продолжительном отпуске в Гренландии с тех самых пор, как увидел фильм Удета «СОС! Айсберг». Но теперь, когда главой правительства стал Дёниц, я отказался и от этого плана, одновременно и романтического, и внушавшего опасения.
Я возвращался на озеро Ойтин. Вдоль шоссе пылали только что растрелянные с воздуха цистерны с горючим и автомобили. Над головой кружили английские истребители. В Шлезвиге дорога была забита военными грузовиками, гражданскими машинами и толпами беженцев, среди которых попадались и
