Единственная цель до сих пор не прекращающейся борьбы – защитить бегущих от советских армий немцев от гибели. Наш народ, с честью выдержавший все военные испытания, теперь должен пройти и этот последний героический этап борьбы».
338
6 мая 1945 г. в «Верлинер цайтунг» было опубликовано сообщение из Ставки Жукова: «После подписания акта о капитуляции Кейтеля и его спутников угостили икрой, водкой и шампанским на вилле, предоставленной в их распоряжение. Трапеза ничем не отличалась от банкета западных союзников».
339
Еще 5 мая я докладывал Дёницу через его шефа гражданского кабинета Вегенера: «Как только решится вопрос о передаче противнику оккупированных нами территорий и последних контролируемых нами районов рейха, я ухожу с поста руководителя обоих министерств и отказываюсь от поста в формируемом ныне правительстве». Дёниц попросил меня остаться. 15 мая я направил просьбу уже Шверин-Крозигку: «При составлении списка министров прошу учесть следующее:
1) Шпеер считает необходимым подобрать ему достойного преемника на пост министра экономики и промышленности, чтобы сам он мог поступить в полное распоряжение западных союзников. Его опыт может быть временно использован в переходный период…»
340
Даже после подписания акта о прекращении военных действий немецким солдатам, охранявшим правительство Дёница, разрешалось носить стрелковое оружие.
341
Во всех массивных дубовых дверях камер были отверстия примерно в шестьдесят пять квадратных сантиметров, предназначенные для наблюдения за заключенными.
342
Двадцать второго обвиняемого, Вормана, должны были судить заочно, а Роберт Лей совершил самоубийство до начала процесса.
343
Письмо моей жене от 17 октября 1945 г. 15 декабря 1945 г. я также написал жене: «Мой долг – предстать перед этим трибуналом. Когда речь идет о судьбе немецкого народа, невозможно заботиться о собственной семье». Март 1946 г.: «Я не имею права выторговывать себе снисхождение. Я верю, вы поймете меня, ибо если я забуду о том, что миллионы немцев заставили поверить в фальшивые идеалы, то в конце концов ты и дети будете стыдиться меня». В письме моим родителям от 25 апреля 1946 г.: «Не тешьте себя надеждами, что я стану бороться за себя. Сейчас необходимо принять на себя ответственность и не надеяться на благополучный исход».
344
В письме жене от 15 декабря 1945 г.: «Если бы я не был министром, то воевал бы простым солдатом, и что тогда? Пять лет войны – долгий срок, и я почти уверен, что перенес бы гораздо больше страданий и моя участь была бы еще ужаснее. Я спокойно приму приговор, если это хоть как-то поможет немецкому народу». В письме от 7 августа 1946 г.: «В подобных ситуациях не следует думать лишь о собственной жизни. Каждого солдата на поле боя ждет смерть, и выбора у него нет».
345
Тюремный психолог Гилберт в своем «Нюрнбергском дневнике», опубликованном в Нью-Йорке в 1947 г., отметил, что тюремное начальство пошло на этот шаг, дабы помешать Герингу «терроризировать подсудимых».
346
На процессе я признал свою долю ответственности за использование рабского труда: «Я был благодарен Заукелю за каждого предоставленного мне рабочего. Часто, когда нам не удавалось выполнить программу производства вооружений из-за нехватки рабочей силы, я возлагал вину на него… Разумеется, я знал, что на военных заводах трудились иностранные рабочие, и соглашался с этим… Я ясно давал понять, что одобрял политику Заукеля по использованию подневольного труда иностранным рабочих… Большинство рабочих доставлялось в Германию против их воли, а я никогда не протестовал. Наоборот, до осени 1942 года я пытался мобилизовать для Германии как можно больше рабочих».
347
Из письма жене в июне 1946 г.: «Самое главное для меня – сказать правду о последнем периоде существования нацистского режима. Немецкий народ должен ее знать». Из письма, датированного серединой августа: «Наилучший для меня способ помочь моему народу – рассказать ему правду о том безумии. Это не пойдет мне на пользу, да я и не ищу никакой выгоды».
348
Из письма жене в августе 1946 г.: «Большинство подсудимых очень негативно оценили мою деятельность в последний период войны. Я прекрасно представляю, что бы они сделали, если бы узнали об этом тогда. Вряд ли кому-нибудь из нашей семьи удалось бы уцелеть».
349
Я ответил тогда судьям: «Я не хотел бы углубляться в детали, поскольку они весьма неприятны. Я делаю это лишь по настоянию суда… Я не собираюсь использовать эту фазу своей деятельности в целях защиты».
350
Как правило, подлинность представленных на процессе документов не оспаривалась ни адвокатами, ни подсудимыми. Если какой-то документ оспаривался, обвинение просто не принимало его в качестве доказательства, за одним исключением – сделанной полковником Хоссбахом записи выступления Гитлера на секретном военном совещании, где фюрер объявил о своих военных целях. Впоследствии в своих мемуарах Хоссбах подтвердил подлинность этого документа.
351
Почти два десятилетия спустя, на пресс-конференции 20 августа 1963 г., президент Кеннеди сказал: «Оружие, которым мы располагаем… может убивать триста миллионов человек в час» («Нью-Йорк таймс», 1963, 21 августа).
352
В середине августа я писал родным о своем последнем слове и о том, что меня, скорее всего, ждет: «Я должен быть готов к чему угодно. Трудно сказать, кто получит более суровый приговор… Флекснер настроен пессимистично. Я же считаю, что моя личная судьба – не главное. В своем последнем слове я буду говорить не о себе». В письме от начала сентября 1946 г.: «Вчера я выступил с последним словом. Я еще раз попытался выполнить свой долг, но сомневаюсь, что был правильно понят. Однако я должен пройти этот тернистый путь, даже если никто меня сегодня не понимает».
353
Моим надеждам не суждено было сбыться. Как отмечает Юджин Дэвидсон в «Суде над немцами» (Нью-Йорк, 1966), уже 17 февраля 1946 г. генерал Клей ввел принудительный труд в американской оккупационной зоне. 28 марта 1947 г. я записал в своем «Нюрнбергском дневнике»: «Использование подневольного труда, безусловно, является международным преступлением. Я признаю справедливость вынесенного мне приговора даже теперь, когда другие государства делают то же, что делали мы. Я убежден, что при обсуждении судьбы немецких военнопленных кто-нибудь вспомнит о законах, касающихся принудительного труда, и их толковании и осуждении Нюрнбергским трибуналом. Была бы дискуссия по этому вопросу в нашей прессе столь же открытой и критичной, если бы несколько месяцев подряд принудительный труд публично не признавался бы преступлением?.. Убежденность в «несправедливости» моего приговора по той причине, что «другие» совершают такую же ошибку, принесла бы мне еще больше несчастья, чем сам приговор. Ибо тогда развеялись бы все надежды на создание цивилизованного мирового сообщества. Несмотря на все ошибки, Нюрнбергский трибунал был шагом в направлении к возрождению цивилизации. И если вынесенный мне приговор – двадцать лет тюремного заключения – поможет немецким военнопленным вернуться домой хотя бы на месяц раньше, значит, все было не зря».
354
Победители судили поверженных врагов. В этом не осталось никаких сомнений, когда зачитали
