поверхность с ошалело выпученными глазами и широко открытым ртом. Раскорячившись лягушкой, он осторожно выполз на край потрескивающего под его тяжестью льда.
Ярко и жарко пылали в камине сосновые поленья. Плакали душистой смолой. Сидящий у камина Андрей Николаевич Хмура дрожащей рукой налил полный стакан водки, который уже по счету за последние несколько часов, и одним махом плеснул себе в рот. С видимым усилием он поднял глаза и посмотрел на большие часы, висящие на стене просторной гостиной. Минутная стрелка, дрогнув, переползла на цифру десять. Двадцать три часа, пятьдесят минут. Десятое ноября. А он все еще жив. Жив и здоров, несмотря на кошмарный приговор таящегося в ночи бешеного волка-одиночки, чью семью он, Хмура, походя, между делом, извел под корень.
— Эй, там, который час? — крикнул Хмура.
Высокая резная дверь отворилась, и в гостиную заглянул заспанный охранник. Он изумленно посмотрел на Хмуру, перевёл взгляд на стенные часы:
— Дак это… без десяти двенадцать…
— Вот именно что без десяти! — ликующе крикнул Андрей Николаевич. По привычке подошел к большому, на полстены, окну и уставился в снежную мглу. — Пошёл на хер, — не оглядываясь, бросил он через плечо охраннику. Хмура старался, чтобы голос его звучал сурово, но почувствовал, как губы его сами собой расплываются в торжествующую улыбку. Он засмеялся, и, словно вторя его смеху, за окном послышался быстро нарастающий звенящий гул. А в следующую секунду Андрей Николаевич Хмура увидел кошмар наяву. Вырвавшись из темноты, прямо на него неслась ревущая СМЕРТЬ. Улыбка замерла на губах бандита.
— Бля! — сказал он и, отвернувшись от окна, ещё успел сделать несколько шагов по направлению к двери. Затем на него обрушились грохот и тьма.
— Получил, сука! Получил, тварь поганая! — хрипло закричал Гром, видя, как вертолёт врезался прямо в фасад роскошного дома, смялся, точно картонный, и возник на его месте ослепительно белый огненный шар. Ночь превратилась в день. Заплясала у ног Грома его длинная, чёрная тень, а вслед за ней пустился в пляс сам Гром. Он неуклюже крутился и подпрыгивал, хлопая себя руками по бокам, отчего во все стороны фонтанами летели брызги, и хохотал, крича что-то, словно безумный. Затем, вытащив пистолет из кармана начавшей леденеть кожанки, он неуклюже, но быстро побежал по льду к пылающим развалинам.
Ночь. А потом сразу ослепительный день. И грохот.
И пляшущий танец смерти, черный демон на белом снегу, окруженный сверкающей радугой.
Эта сцена навсегда отпечаталась в памяти Рулева яростно-контрастным, чёрно-белым негативом.
— Что стоишь? — толкнул майора Али и легко побежал по сугробам к стоящему в редком ельничке белому снегоходу. Поспешив за дагестанцем, оглушенный и ослепленный, Виктор Михеевич едва успел устроиться на узком сиденье, как машина рванула с места, выбросив из-под резиновых гусениц небольшую снежную лавину, стрелой рванулась к озеру, туда, где белый свет в ночи сменился мятущимся багровым заревом. Мчась по снежной равнине, прячась от секущего ветра за широкой спиной Али, майор осмотрелся по сторонам. В холодном свете луны скользившие справа и слева от него белесые силуэты снегоходов казались порождением снежной бури. Не горели фары. Налетавшие порывы ветра относили назад тихий звук моторов, и стремительный, бесшумный бег машин по снежной равнине был похож на забытый речитатив: «Мчатся тучи, вьются тучи. Невидимкою луна…» Один снегоход притормозил на секунду, чтобы подобрать бредущего по пояс в снегу Грома.
Приблизившись к огненному аду, несколько минут назад бывшему роскошным зданием, боевики Али нарушили строй. Снегоходы закружили вокруг развалин, точно хищники у туши поверженной жертвы, отыскивая мечущиеся среди багрового пламени фигурки. Заглушаемые ревом и треском пламени, зататакали автоматные очереди.
Рулев хлопнул по плечу Али, рванувшегося было в самое пекло боя, и крикнул ему на ухо:
— Давай к сараю.
Дагестанец кивнул и резко вывернул руль. У широких ворот конюшни металась одинокая фигура часового. Увидев мчащийся прямо на него снегоход, бандит замер, неторопливо поднял автомат и выпустил длинную очередь.
Али, до отказа выкрутив рукоятку газа, почти поднял послушную машину на дыбы и с разгону, впечатал стрелявшего в стойку ворот. Уши резанул дикий крик, сейчас же перешедший в утробное бульканье, а майор между тем, ломая ногти о мерзлое дерево, уже тянул на себя тяжеленную воротину.
Из темноты пахнуло сеном, конским дерьмом. Рулев побежал вдоль пустующих стойл, выкрикивая имена жены и дочки. И то ли показалось ему, то ли…
— Витя… — тихо и неуверенно, а потом уже громко и радостно: — Папа! — послышалось из тёмного дальнего угла.
Метнувшийся луч фонаря выхватил из тьмы две испуганно прижавшиеся друг к другу фигурки.
Майор упал на колени и что было сил прижал их обеих к себе. Целовал, гладил их мокрые от слёз лица, обнюхивал даже, царапая небритыми щеками.
У двери деликатно кашлянул в кулак Али, раз и другой:
— Надо уходить, майор.
У выхода из конюшни корчился и тихо стонал придавленный снегоходом бандит. Проходя мимо, Тамара Васильевна скользнула по нему взглядом, остановилась, подойдя ближе, присмотрелась.
— Помнишь, я говорила, угрюмый, что мой муж убьёт вас обоих? — спросила не громко.
— Хорошо сосешь… — булькнув кровавой слюной, прохрипел бандит и попытался рассмеяться. Тамара Васильевна подняла автомат угрюмого и стреляла до тех пор, пока усталая стальная пружина не выдавила из рожка в горячий казенник последний патрон. А она все жала и жала на спуск умолкшего «Калашникова» до тех пор, пока майор не отобрал у неё оружие.
Тогда Тамара Васильевна заплакала, спрятав лицо у него на груди. А Надя прижалась к отцу, глядя широко открытыми глазами на то, что осталось от бандита.
— А где Гром? — посмотрел на Али майор.
Дагестанец быстро сказал что-то в рацию. Рация в ответ зашипела и забормотала на разные голоса.
— Пока не можем найти, — пожал широкими плечами Али. — Он побежал в дом, в самое пекло. Там все вот-вот рухнет.
— Позаботься о моих, — попросил Рулев, подобрав валявшийся на снегу автомат угрюмого. Пошарив в карманах трупа, нашёл полный рожок и, проваливаясь на каждом шагу в подтаявший снег, пошел к пылающему дому.
Когда Гром нашёл Хмуру, тот был ещё жив. Бандит, даже не потерял сознания от вонючего дыма, адского жара и боли в переломанных рухнувшей балкой ногах.
Изрядное время пропетляв по пылающим коридорам, пару раз рухнув с высоты вместе с подгоревшими лестницами, Алексей и сам находился на грани обморока. До сих пор его спасала от жары мокрая, покрывшаяся ледяной коркой одежда, но вода быстро испарилась, высохла, и, когда заскорузлая, царапающая тело ткань уже готова была вспыхнуть на Громе, он наконец, пошатываясь, вошел в комнату, у дальней стены которой, привалившись спиной к пузырящимся от жара обоям, сидел Хмура.
Вид его был ужасен: волосы на голове полностью обгорели, открыв багровую обожженную кожу, тлеющая одежда висела на нем лохмотьями. Ноги, местами обгоревшие до кости, намертво прижимала к полу рухнувшая потолочная балка. Но, несмотря на это все, вздутое, покрытое волдырями и ожогами лицо Борова улыбалось.
— Пришёл-таки, — пропел Хмура и закашлялся. — А я думал, так и не свидимся уже…
На подгибающихся ногах Гром подошёл к бандиту и присел перед ним на корточки, с отвращением вдыхая запах горелого мяса, идущий от ног Хмуры.
Алексей достал из кармана мундштук, вырезанный из слоновой кости в виде обнажённой женщины, и поднёс его к самому лицу Хмуры. Другой рукой он приставил бандиту ко лбу ствол пистолета.
