тетиву и выстрелил. И, самое смешное, попал в петуха, и тот, вскудахтнув как курица, позорно бежал с поля боя».

А я ведь не забыла… Я настолько тогда испугалась, что до сих пор четко помню, как все было: я лежу на земле, а никуда не улепетываю, а петух уже топчет меня своими лапами и целится клювом в лицо. Мне ужасно страшно, кажется, я кричу. Ага, выясняется, что родители, которые все это наблюдали со стороны, спокойно говорят брату: сделай что-нибудь. Инстинкт спасать маленького ребенка от смертельной угрозы не проснулся ни у кого из них! Мне было года три-четыре? Я помню, что спас меня брат. А вот родителей не помню… Что ж, Режабек честно рассказал, как было дело. Мама и папа с интересом наблюдали за петушиной атакой…

Режабек обошел молчанием один из самых главных моих кошмаров детства, когда он в течение нескольких лет лапал меня, маленькую девочку, по ночам. Я написала об этом в книге, а он будто этого не заметил! Струсил? Нечего сказать? А, впрочем, как тут оправдаешься? Но какую же нужно иметь наглость, чтобы не забиться от стыда за свои юношеские мерзости в дальний угол, а с пьяным ухарством строчить свои «эссе».

Но чем ближе к концу сочинения, тем больше наглости позволял себе этот человек, с которым мы не общались уже 20 лет и который забыл о существовании сестры еще задолго до своего отъезда в эмиграцию. Не буду разбирать по косточкам все это письмо брата-извращенца, откомментирую лишь некоторые фрагменты, характеризующие истинную суть всего опуса.

«Ни писателем, ни журналистом ты, Катя, не стала. И чем больше я общался с матерью, тем больше понимал, что, продолжая в финансовом отношении эксплуатировать ее, ты, помимо всего, превратила ее в помойное ведро для своих комплексов, жалоб на то, что тебя не ценят, подсиживают, что все к тебе несправедливы, а мир и вообще просто ополчился. И чем дальше, тем хуже».

По этому плохо отредактированному абзацу (что ж ты, папа! – Прим. автора) я не могу достоверно установить, кто тут лжец – Режабек-сын или Режабек-мать? Мы с первым мужем жили на собственные деньги, не шиковали, конечно, но с родителей не тянули. Махровая ложь, гнусная тем более, что я доподлинно знала, как очень даже кругленькие суммы не два и не три раза «уезжали» в Израиль, к брату. Впрочем, мне дела до этого не было никакого. Ни единого раза я не задавала им вопросов на эту тему, не единого раза мне и в голову не пришло даже размышлять об этом. Так что не Режабеку читать мне мораль про финансовую помощь. Тем более сейчас, когда, боюсь, он живет на родительские деньги. Впрочем, не могу утверждать доподлинно: недавно до меня дошли слухи, что от Режабека откупается его бывшая жена – дает ему деньги и на жилье, и на еду, и на водку, то есть содержит 53- летнего мужика, не инвалида, не кормящую мать, а бывшего мужа-алкаша, который не хочет работать. В общем, не этому опустившемуся человеку читать мне мораль об иждивенчестве. За мной нет подобного греха. Кто бы об этом ни врал – Режабек или его мать.

По словам братца, я никем не стала. Сначала разберемся, кто это утверждает. Это человек, который скрупулезно перечисляет свои заслуги перед человечеством, выставляя напоказ свои дипломы и звания. Ни то, ни другое сейчас уже ничего не стоит – из медицины этого застарелого алкоголика давно выгнали. Писателем он не стал и не станет никогда по причине очевидной бездарности. Уже много лет Режабек пытается доказать миру, что он – гениален, с Чеховым и Булгаковым на дружеской ноге и мог бы им покровительствовать если не в медицине, то в литературе. Но любой, даже не слишком искушенный читатель может, просто взглянув на творения братца, понять, что способностями здесь и не пахнет, к литературе это не имеет никакого отношения.

Лет пять назад у нас дома в Москве раздался звонок. Я обалдела: звонил Режабек. Не знаю, трезвый он был или уже «усидел», как обычно, бутыль «вискаря», но он абсолютно серьезно предлагал через меня моему мужу-издателю опубликовать его творения, утверждая, что мы все обогатимся, озолотимся, ибо он – гений. Женя, почитав его сочинения, расхохотался. Он сказал, что ему нередко приходилось иметь дело с графоманами, но никто из них про «обогащение» даже не заикался, для этого нужно было обладать манией величия.

Так вот, этот самовлюбленный неудачник решил просто голословно оболгать меня. И вы знаете, отчасти получилось. Мои ненавистники, которые образовали кружок почитателей моего братца (я имею в виду его форум по поводу моей книги, не подумайте, что эти почитатели еще и читатели режабьего графоманства), с удовольствием подхватили тему и понесли «в народ». «Она не работала, всю жизнь на диване лежала! Ее муж и мать содержали! Она никто и ничто!» – стали там и сям выкрикивать эти кликуши. Что ж, давайте разбираться с этой клеветой.

Итак, до рождения дочери я два года работала в библиотеке. «Тоже мне – работа!» – высказалась по этому поводу идейная сестра Режабека – такая же, как и он, литературно бездарная Брунгильда. Что ж, вот так незатейливо взяла одна «гоминидка» и оскорбила очень уважаемую профессию библиотекаря. В какой- то мере ее презрение – это показатель отношения к библиотечному делу в некогда «самой читающей стране». За время работы в библиотеке Центрального дома журналистов я заработала пожизненную аллергию на книжную пыль, но тем не менее по сей день вспоминаю эти годы с теплотой. И ничего ни постыдного, ни зазорного в своей той работе не вижу. Ну что поделаешь, если наша «интеллигенция» вот так смотрит на эту деятельность! Раньше я полагала, что презрительно относятся к библиотекам только маргиналы.

Потом я работала машинисткой в редакции одной центральной газеты. И так до родов я работала, и дома не сидела. И потом еще шесть лет работала. Но поскольку я не собиралась в своей книге расписывать, подобно Режабеку, собственные достижения и победы на трудовом фронте, не фиксировала внимание читателей на своей деятельности. Книга была о другом. Однако теперь придется.

За шесть лет я сделала весьма неплохую карьеру. Когда дочке было четыре года, я начала работать на популярнейшем радио, сперва обычным секретарем, но уже через несколько месяцев стала сценаристом, режиссером и «голосом» самых известных в то время рекламных аудиороликов, зарабатывая часто вдвое, а то и втрое больше сослуживцев-журналистов. В то время я стала получать много заманчивых предложений интересной и перспективной работы. В результате я выбрала себе столичный глянцевый журнал и, пройдя конкурс, получила место ведущего редактора. Я не только справлялась со своей работой в редакции, но и успевала при этом еще публиковаться в разнообразной столичной прессе (например, в журналах «Крестьянка», «Домашний очаг», «Огонек» регулярно появлялись мои материалы). В конце концов, меня пригласили на должность главного редактора популярного журнала медицинского направления. А еще в моем литературно-публицистическом багаже четыре книжных издания. И только изнурительная болезнь не позволила мне дольше работать.

Из-за этого меня объявили бездельницей и лентяйкой?

Это я сама была недовольна собой и считала, что способна на большее, я сама себя поедом ела, что не достигла большего. Я и по сей день не считаю, что сумела сделать в этой жизни что-то настоящее, большое, то, о чем мечталось. И мне в голову не приходило надуваться от гордости по поводу публикаций в известных изданиях, как это сделал Режабек, вспоминая замшелые времена советской власти, когда у него прошла пара заметок… Эта его гордость так ничтожна и унизительна для него же! Но он этого даже не понимает.

И зарабатывала я, когда работала, очень достойные деньги, не меньше мужа. Так что опять соврал Режабек.

Еще меня потрясла наглость, с которой Режабек придумал несусветную чушь, будто мои родители растили Алису. О-па! От возмущения и злости я чуть не швырнула мой бедный ноутбук о стену. Вот как это было на самом деле. Обычно по пятницам мать звонила и елейным голосом спрашивала: «Ты привезешь нам ребенка?» На выходные им очень хотелось получить игрушечку-развлекуху. Конечно, я привозила. Алиска бывала у них до воскресенья. Вечером накануне понедельника мне возвращали «куколку». Я получала назад едва дышащего от перекорма ребенка, капризного и плохо управляемого. С «куклой» играли, разрешая ей все что угодно и не заставляя ничего делать, выполняли любые ее капризы. Двух дней для малышки вполне хватало, чтобы превратиться из маленькой послушной девочки в избалованного Плохиша. Потом, как минимум, пару дней нужно было приводить ребенка в норму. Не единожды я объясняла родителям, что так нельзя. И что слышала в ответ?

– Мы – бабушка и дедушка, мы не обязаны воспитывать. Да, мы будем баловать и делать то, что нам всем приятно. Имеем право!

Вы читаете Дочка, не пиши!
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату