Цена нелюбви

Мне принесли лосося, который меня уже не прельщал. Я забарабанила пальцами по столешнице. На фоне нарисованного на стене морского пейзажа, в шикарной белой рубашке с пышными рукавами, с поднятым воротником и V-образным вырезом до середины груди, Кевин был похож на Эррола Флина в «Капитане Бладе».

— Акцент, — сказала я. — Я его ненавижу.

— Это и твой акцент. Даже когда ты произносишь томааты.

— По-твоему, это претенциозно?

— А по-твоему?

Я посмеялась. Немного.

— Ладно, претенциозно.

Я расслабилась и подумала: господи, может, это «свидание» не такая уж плохая идея. Может, мы куда-то продвигаемся. Я с энтузиазмом окунулась в беседу:

— Знаешь, есть кое-что в этой стране, просто невыносимое для меня. Это недостаток ответственности. Во всем плохом в жизни американца виноват кто-то другой. Все эти курильщики, вымогающие миллионы долларов у табачных компаний за ущерб здоровью, хотя они сорок лет знали, какому риску себя подвергают. Не можешь бросить? Обвини в этом «Филип Моррис». Скоро толстяки будут предъявлять иски компаниям фастфуда из-за того, что обжирались бигмаками! — Я перевела дух. — Наверное, ты все это уже слышал.

Конечно, Кевин заводил меня, как игрушку. Он сидел все с тем же напряженным, озорным выражением лица, которое я недавно видела у мальчика, сбросившего — с помощью пульта дистанционного управления — свою модель гоночного автомобиля со скал в Толман-парке.

Кевин подавил улыбку:

— Раз или два.

— Тренажеры—беговые дорожки.

— А с ними что?

— Они сводят меня с ума. — Конечно, он и это слышал. Но не прислушивался, поскольку до этого момента я не выражала свою мысль полностью. — Люди больше не в силах просто пойти на прогулку, им необходима какая-нибудь программа. И знаешь, в этом, вероятно, причина моего недовольства. Все нематериальности жизни, все по-настоящему хорошее, но неуловимое, то, ради чего стоит жить... похоже, американцы верят, что достичь этого можно только в группе, или расписавшись в подписном листе, или сев на особую диету, или занявшись ароматерапией. Это вовсе не значит, будто американцы считают, что могут все купить; они думают, что, если следовать инструкциям на ярлыке, товар должен работать. А когда он не работает и они несчастны, хотя право на счастье записано в Конституции, они выпускают друг из друга кишки.

— Что значит нематериальность?

— Что угодно, как сказали бы твои друзья. Любовь, радость, интуиция. (Для Кевина все эти понятия были равносильны маленьким зеленым человечкам на Луне). Но их невозможно заказать в Интернете, или выучить на курсах Новой школы, или найти в инструкции. Это нелегко или, может, легко... так легко, что, прилагая усилия, следуя инструкции, ты в конце концов достигаешь цели... Я не знаю.

Кевин яростно чиркал по скатерти карандашом.

— Что-нибудь еще?

— Конечно, — сказала я, чувствуя, как разговор стремится к той точке, когда я наконец получаю доступ к своей мысленной библиотеке... «Мадам Бовари», и «Джуд незаметный», и «Путешествие в Индию». — Американцы толстые, косноязычные и невежественные. Они требовательные, властные и капризные. Они самодовольны и кичатся своей драгоценной демократией и смотрят свысока на другие народы, поскольку считают, что все понимают... и не важно, что половина взрослого населения не голосует. И еще они хвастливы. Веришь или нет, но в Европе считается неприличным изливать на новых знакомых, что ты учился в Гарварде и владеешь большим домом, и сколько он стоит, и какие знаменитости приходят к тебе на ужин. И американцам даже в голову не приходит, что где-то считается совершенно неприемлемым сообщать о своем пристрастии к анальному сексу человеку, с которым ты пять минут назад познакомился на вечеринке... поскольку вся концепция личной жизни здесь перевернута с ног на голову. Вот почему доверчивость американцев превращается в недостаток, а наивность доходит до глупости. И самое худшее, они понятия не имеют, что весь остальной мир их терпеть не может.

Я говорила слишком громко для такого маленького заведения и высказывалась слишком резко, но меня охватило странное приятное возбуждение. Впервые я смогла по-настоящему поговорить со своим сыном и надеялась, что мы перешли Рубикон. Наконец-то я смогла поверить ему то, во что искренне верила, и не в виде лекции, мол, пожалуйста, не хватай предназначенные Корли розы.

Принимая во внимание то, что я с детской неумелостью начала с вопроса об учебе, тогда как именно он перевел наш разговор во взрослое русло, заставил собеседника высказаться, я гордилась им. Я уже формулировала реплику в этом духе, когда Кевин, напряженно царапавший карандашом по скатерти, закончил то, что рисовал там, поднял глаза и кивнул на каракули:

— Блеск! Сколько прилагательных.

Синдром дефицита внимания. Ничего подобного. Кевин, когда хотел, мог нормально учиться, и он вовсе не чиркал по скатерти, он делал заметки.

— Посмотрим, — сказал он, проводя по списку своим красным карандашом. — Капризные. Ты богата. Я не слишком уверен в том, что бы ты делала без богатства, но держу пари, ты можешь себе это позволить. Властные. Отличное определение для той речи, что ты только что произнесла. На твоем месте я не стал бы заказывать десерт, потому что официант вполне может плюнуть в твой малиновый соус. Косноязычные? Посмотрим... — Он поводил взглядом по скатерти и прочитал вслух: — «Это нелегко или, может, легко. Я не знаю». Я не назвал бы это шекспировским языком. Правда, как мне кажется, я сижу напротив дамы, которая произносит напыщенные речи о «реалити ТВ», хотя никогда не видела ни единого шоу. А вот одно из твоих любимых словечек, мамси, невежественные. Следующее: хвастливые. И как, если не хвастовством, назвать всю эту напыщенную речь? Как будто ты думаешь, что только ты все понимаешь, а остальные — нет. Доверчивые... понятия не имеют, что весь остальной мир их терпеть не может. — Он подчеркнул это предложение и взглянул прямо на меня с неприкрытым отвращением. — Ладно. На мой взгляд, единственное, что отличает тебя от тупых американцев, похожих друг на друга, как горошины в стручке, это то, что ты не толстая. И ты самодовольная, снисходительная и высокомерная только потому, что тощая. Может, я предпочел бы в матери толстую корову, которая, по меньшей мере не думает, что она лучше всех в этой траханой стране.

Я заплатила по счету. Никогда больше мы нигде не бывали вдвоем... до Клаверака.

Поскольку мне отбили охоту покупать Селии самокат, я с большим трудом нашла ей подарок на Рождество — «длинноухого прыгунчика с маленькими ушками». Это несообразное крохотное существо, похожее на помесь слона с кенгуру, скрещенных с несколькими поколениями мышей, очаровало Селию на выставке мелких млекопитающих в зоопарке Бронкса. Импорт из Южной Африки прыгунчиков, как исчезающего вида, вероятно, был нелегальным. На табличке в зоопарке так и написали: «Под угрозой исчезновения из-за потери привычной среды обитания». Моя задача усложнялась, а ты, по мере моих поисков, становился все более нетерпеливым, и в конце концов мы заключили сделку: я нашла в Интернете зоомагазин, специализирующейся на «необычных» животных, а ты купил Кевину тот арбалет.

Я никогда не говорила тебе, сколько стоил подарок для Селии, и вряд ли скажу сейчас. Достаточно сказать, что иногда приятно быть богатой. Неудачно названный длинноухим прыгунчик — не слон и не землеройка — с непропорционально большими ушами оказался самым удачным подарком, какой я когда- либо дарила. Селия обрадовалась бы и пакетику леденцов, но тут, сняв бумагу со стеклянной клетки, она от восторга широко распахнула глаза и влетела в мои объятия, лепеча бесконечные слова благодарности. Она вскакивала из-за праздничного стола проверить, не остыла ли клетка, или покормить любимца сырой клюквой. Я начала тревожиться. Животные не всегда сохраняют здоровье в непривычном климате, и,