спрятано под одеждой. — Это модель. Когда она будет готова, ее сделают в полную величину.
— Покажи!
Мальчик покачал головой.
— Только когда будет готова. А до тех пор не могу.
— Какая чудесная тайна, — сказала Эмм, и Вальдо стал собирать брошенные овчины.
Вечером отец и сын ужинали в своей каморке. Старик сокрушенно вздыхал. Наверное, думал о том, что Бонапарт Бленкинс совсем забыл к нему дорогу. Сын ничего этого не замечал, он перенесся душой в мир, где нет места воздыханиям. Трудно сказать, что лучше; быть ничтожнейшим глупцом, но уметь взбираться по лестнице воображения в мир мечты, или же мудрейшим из людей, но видеть лишь то, что открыто глазам и ощущать только доступное прикосновению. Мальчик ел хлеб из непросеянной муки, запивал его кофе. Мысли его всецело были заняты машинкой; вот сейчас он придумает, как довершить свое изобретение. В мечтах он уже видел, как ее пускают в ход; она стрижет на удивление ровно и гладко… Все время, пока он жевал хлеб и пил кофе, его не покидало блаженное ощущение. И ему было так хорошо, что он не променял бы этой тесной комнаты на заоблачные чертоги царя небесного, где стены сплошь усыпаны аметистами и выложены молочно-белыми жемчугами.
Безмолвие нарушил стук в дверь. В комнату вошла курчавая темнокожая девочка и сказала, что тетушка Санни срочно зовет к себе управляющего. Немец надел шляпу и побежал.
В кухне хозяйского дома было темно, и он прошел в кладовую, где и находилась тетушка Санни в компании двух служанок.
Девушка-банту, опустясь на колени, растирала между двух камней перец, другая девушка-готтентотка держала в руке горящую свечу в медном подсвечнике, сама же тетушка Санни стояла у полки, уперши руки в бедра. Все внимательно к чему-то прислушивались. Тетушка Санни и ему сделала знак головой прислушаться.
— Что это такое? — воскликнул старик в изумлении.
За стеной была кладовая. Сквозь тонкую дощатую перегородку доносились протяжные и мучительные стоны и глухие удары о стену.
Немец схватил тяжелую мутовку и готов уже был бежать туда, но тетушка Санни удержала его, властным движением положив руку на плечо.
— Это он… — сказала она. — Бьется головой…
— Но почему? — недоуменно спросил немец, переводя взгляд с тетушки Санни на служанок.
Ответом ему был громкий стон. Затем раздался знакомый голос — голос Бонапарта Бленкинса:
— Мэри Энн! Ангел мой! Жена моя!
— Ужасно, не правда ли? — вскричала тетушка Санни, прислушиваясь к участившимся яростным ударам. — Он получил письмо: у него жена померла. Пойдите, утешьте его… Да и я с вами. Одной-то мне неловко, мне ведь всего тридцать три года, а он теперь человек холостой, — сказала она, краснея и поправляя на себе передник.
Все вчетвером они отправились утешать Бонапарта. Служанка-готтентотка несла свечу, за ней шли тетушка Санни и немец, а замыкала шествие девушка-банту.
— Ох, — произнесла тетушка Санни, — теперь-то я вижу, что он расстался с женой не по своей вине, так, видно, ему судьба судила.
У дверей она пропустила немца вперед, а сама вошла волед за ним. Бонапарт Бленкинс лежал на раскладной кровати, уткнувшись лицом в подушку и подергивая ногами. Тетушка Санни села на ящик в ногах постели. Немец остался стоять. Скрестив на груди руки, он молча смотрел на Бонапарта.
— Все там будем, — выговорила наконец тетушка Санни, — на все воля божья.
Заслышав ее голос, Бонапарт Бленкинс перевернулся на спину.
— Конечно, тяжело, — продолжала она. — Мне ли не знать? Сама двоих мужей схоронила.
Бонапарт Бленкинс поднял глаза на немца.
— Что она говорит? Утешьте мое сердце.
Немец перевел ему слова тетушки Санни.
— Ах, я — я тоже! Схоронить двух дорогих, милых сердцу жен! — вскричал Бонапарт, в изнеможении откидываясь на подушку.
Он вопил до тех пор, пока потревоженные тарантулы, гнездившиеся в щелях между стропилами и кровлей из оцинкованной жести, не стали оттуда выглядывать, сверкая бусинками злых глаз.
Тетушка Санни вздохнула, вздохнула и служанка-готтентотка, а девушка-банту, которая оставалась у дверей, прикрыла рот рукой и произнесла: «моу-ва!»
— Уповайте на бога, — сказала тетушка Санни. — Он вознаградит вас за все потери.
— Да, да! — простонал Бонапарт. — Но я потерял жену! Потерял жену!
Растроганная тетушка Санни подошла поближе к потели.
— Спросите его, не откушает ли он кашки. Каша очень вкусная. Варится на кухне.
Немец перевел это предложение хозяйки, но безутешный вдовец только рукой махнул.
— До еды ли мне! В рот ничего не лезет. Нет и нет! Не говорите мне о еде!
— Кашки и немножко бренди, — уговаривала тетушка Санни.
Последнее слово Бонапарт Бленкинс понял без перевода.
— Ну что ж, пожалуй… несколько капель… попытаюсь… чтобы… выполнить свой долг… — заговорил он, глядя немцу в глаза. Губы его дрожали. — Ведь я должен выполнить свой долг, не так ли?
Тетушка Санни тотчас распорядилась, и одна из служанок побежала за кашей.
— Я знаю, каково это, сама пережила. Когда умер мой первый муж, меня никак не могли успокоить, — сказала тетушка Санни, — пока не заставили поесть баранины да лепешек с медом. Я-то понимаю.
Бонапарт Бленкинс сел на постели, вытянул перед собой ноги и уперся руками в колени.
— О, что это была за женщина! Вы очень добры, что стараетесь утешить меня, — говорил он, всхлипывая. — Но ведь она была мне женой. Ради нее я и жил… Такой у меня характер; ради своей жены я и жизнь готов положить! Ради своей жены! Какое же это прекрасное слово — жена! Когда-то еще слетит оно с моих уст…
Немного успокоясь, он спросил немца, все еще не в силах унять дрожь своих отвислых губ:
— Как вы считаете, она все поняла? Переведите ей слово в слово, пусть знает, как я ей благодарен!
В этот момент возвратилась служанка с миской дымящейся каши и бутылкой из темного стекла.
Тетушка Санни подлила немного бренди в миску с кашей, хорошенько все размешала и подошла к постели.
— Ох, нет, нет, не могу! Поперек горла станет! — воскликнул Бонапарт, хватаясь за живот.
— Ну, хоть немножко, — уговаривала его тетушка Санни. — Хоть глоточек!
— Слишком густая! Слишком густая! Я не смогу ее проглотить.
Тетушка Санни добавила еще бренди и зачерпнула кашу ложкой. Бонапарт Бленкинс раскрыл рот, словно птенец, ожидающий, пока мать его накормит, — и тетушка Санни стала вливать ложку за ложкой в его скорбно поджатый рот.
— Ах, вот вам и будет полегче, — говорила тетушка Санни, которая едва ли могла провести четкую границу между функциями сердца и желудка. И в самом деле, по мере того, как убавлялась каша, убавлялась и печаль Бонапарта Бленкинса; он глядел на тетушку Санни кроткими заплаканными глазами.
— Скажите ему, — велела она, — что я желаю ему покойной ночи, и да пошлет ему бог утешение.
— Благослови вас, дорогой друг, господь вас благослови! — сказал Бонапарт в ответ.
Когда все ушли, он поднялся с постели и смыл водой мыло, которым были намазаны глаза.
— Бон, — сказал он, хлопая себя по ляжке, — ну и хват же ты, парень, свет таких не видал! Но только не зваться тебе Бонапартом, если не вытуришь ты отсюда старого святошу вместе с маленьким оборванцем, его сыночком. И ты должен прибрать к рукам эту полненькую особу, надеть ей колечко на палец. Ты же Бонапарт! Боп, ты парень что надо!
С этими приятными мыслями на душе он снял штаны и в отличном расположении духа завалился спать.
