жару и пыль и спросил себе чаю. Затем поговорил с Эмм о ценах на шерсть, о скоте, об овцах. Эмм принесла ему пачку писем, накопившихся за долгие месяцы его отсутствия. О том, что хранилось в самой глубине их души, они не обмолвились ни словом. Грегори пошел осматривать загоны для овец, а Эмм принялась печь лепешки. За ужином они потолковали о работниках и слугах, а потом стали молча пить кофе. Эмм ни о чем не опрашивала. Кончив ужинать, Грегори пошел в гостиную и лег там в темноте на диван.
— Не зажечь ли огонь? — спросила Эмм, заглянув в гостиную.
— Нет, — ответил он и немного погодя добавил: — Присядь, Эмм. Я хочу поговорить с тобой.
Она вошла и села на скамеечну рядом.
— Я все расскажу, если ты хочешь, — предложил он.
Она прошептала:
— Расскажи. Если это не причинит тебе боль.
— Не все ли теперь равно? — проронил Грегори. — Говори не говори, ничто не изменится.
И все-таки он долго не мог начать. Дверь была открыта, и, освещенный тусклым наружным светом, он лежал плашмя на спине, закрыв рукой глаза. Наконец он заговорил. Вероятно, с облегчением.
…Итак, Грегори выследил их через своего агента и отправился в Блумфонтейн в Свободной Оранжевой Республике. Остановился он в том же отеле, где до него жила Линдал со своим спутником, ему даже указали их комнату. Цветной юноша, который отвез их в следующий городок, дал ему точный адрес. Грегори тотчас поехал туда и узнал, что они оставили в этом городке двуколку, купили легкую коляску и четверку лошадей серой масти. Грегори воспрянул духом, теперь их нетрудно было настичь. И помчался за ними на север.
На всех фермах, где он останавливался, люди отлично помнили коляску, еще бы, господин и госпожа ехали четверкой. В одном месте жена хозяина бура рассказала, как высокий, голубоглазый англичанин взял у нее молока и спросил, как проехать до соседней фермы. Он попросил букет цветов и дал за них девочке полкроны. Подумать только, полкроны! Хозяйка велела дочке принести монету, чтобы Грегори собственными глазами убедился в правдивости ее рассказа. На следующей ферме господин и госпожа ночевали. Здесь ему рассказали, как огромный бульдог, который терпеть не мог чужих, положил голову молодой даме на колени. Вот так, с помощью расспросов, он следовал за ними долгие месяцы.
На одной ферме ему попался разговорчивый хозяин-бур, он подробно рассказал, что даме понравился фургон, который она увидела у дверей, и как англичанин, не спрашивая цены, тут же предложил за эту старую колымагу сто пятьдесят фунтов да еще шестнадцать выложил за быков, которые и десяти не стоили. Бур радостно посмеивался, благо денежки покоились у него в сундуке под кроватью. И Грегори тоже молча улыбался, уверенный, что теперь-то он не потеряет их след, в таком громоздком экипаже им далеко от него не уехать. Но Грегори радовался рано, потому что, когда он в тот же вечер добрался до маленькой придорожной гостиницы, там и слыхать не слыхали ни о каком фургоне.
Хозяин, угрюмый человек, принявший, видимо, изрядную дозу местного бренди, с трубкой в зубах сидел на скамье у дверей. Грегори подсел к нему и принялся его расспрашивать, но тот только попыхивал трубкой. Ничего такого он не припоминает, никакого англичанина и англичанки знать не знает. Да разве упомнишь всех, кто тут перебывал! Грегори и так и эдак пытался разбудить его память, говорил, что леди, которую он разыскивает, красавица, у нее маленький рот и стройные ножки. Но старик угрюмо отмалчивался. Подумаешь, экая невидаль — маленький рот и стройные ножки. Весь этот разговор слышала из окна дочь хозяина, ленивая и неопрятная, хотя и не лишенная доброты особа, которая любила поболтать с приезжими. Она протянула в окно пару бархатных туфелек с черными бантами и, похлопав ими Грегори по плечу, спросила, не узнает ли он эти туфельки. Он чуть ли не рывком выхватил их у нее. Только одной женщине в мире они могли быть впору!
— Эти туфельки прошлым летом оставила здесь одна дама, — сказала девушка. — Ее-то вы, наверно, и разыскиваете? Сроду не видывала таких маленьких!
Грегори поднялся и принялся ее расспрашивать. На чем они ехали, в фургоне или в коляске, — этого она не могла сказать. Помнила только, что джентльмен был чудо как хорош собой, высокий, стройный, с голубыми глазами, всегда в перчатках. Английский офицер, должно быть. Уж конечно, не африкандер…
Грегори попросил ее рассказать о леди. Леди? Пожалуй, недурна собой, сказала девушка. Но надменная, скучная, неразговорчивая. Они пробыли здесь дней пять, ночевали вон в том флигеле против большой веранды. Иногда ссорились. Ссоры затевала, так она полагает, леди. Она им прислуживала и все видела. Однажды джентльмен коснулся волос леди, а та вскочила как ужаленная. Стоило ему подсесть к ней, как она тотчас же вставала и уходила в другой угол комнаты. Гуляла одна. Слишком холодная жена для такого приятного мужчины, — так она полагает. Просто жаль, такой красивый мужчина, и… уехали они рано утром, а куда, как — девушка не помнила.
Грегори расспросил прислугу, но ничего больше так и не сумел выяснить. На следующее утро он оседлал лошадь и поехал дальше. На фермах добрые старые дядюшки и тетушки угощали его кофе, а босоногие дети глазели со всех сторон, но никто не слышал о леди и джентльмене, которыми он интересовался. Грегори метался по карру, стремясь отыскать конец утерянной нити, но все его поиски оказались напрасными: коляска и фургон, маленькая леди и красивый джентльмен бесследно исчезли. Ничего не было слышно о них и в городках.
Один только раз его осенила надежда. На веранде деревенской гостиницы, где он остановился на ночлег, прохаживался джентльмен степенного вида с очень приветливым лицом. Грегори поговорил с ним о погоде, а потом, с места в карьер, спросил, не встречал ли он в здешних местах мужчину и женщину в коляске либо в фургоне. Тот покачал головой, но тут же поинтересовался, какова из себя леди.
Грегори постарался расписать, как мог: шелковистые волосы, маленький ротик, нижняя губа полная и нежно-розовая, верхняя — тонкая, красиво очерченная, на ногте указательного пальца правой руки четыре белые крапинки, брови с легким, еле заметным изгибом.
Джентльмен задумался, будто что-то припоминая.
— Да, да, щеки цвета розового бутона, ручки лилейной белизны, ангельская улыбка…
— Это она, она! — вскричал Грегори и спросил, куда, в какую сторону она поехала.
Джентльмен долго поглаживал бородку. Он попробует припомнить.
— А ее ушки… — не договорив, джентльмен сильно закашлялся и поспешно скрылся.
Тощий клерк и бармен в грязном фартуке, стоявшие в дверях, громко хохотали. Грегори подумал с неодобрением, что вряд ли уместно смеяться над закашлявшимся человеком, но тут до него донеслись раскаты громового хохота из-за двери, за которой исчез джентльмен. Выяснять было нечего. Все было и так ясно. Бедный Грегори!
Грегори носился на своем коне взад и вперед, от маленькой грязной гостиницы, где потерялись следы, до всех окрестных ферм, пока окончательно не пал духом. Ему не приходило в голову, что фургон мог отправиться в одну сторону, а коляска — в другую. Наконец он понял, что продолжать здесь поиски бесполезно, и отправился дальше наугад.
Лошади его совсем обессилели, и ему пришлось остановиться в каком-то маленьком городишке. Единственная там гостиница оказалась уютным гостеприимным жилищем, под стать ее хозяйке, чистенькой маленькой женщине с приветливой улыбкой на лице. Хозяйка вечно была на ногах, всюду поспевала и любила поговорить кстати и некстати с посетителями бара, со служанками на кухне, с прохожими на улице. Она была словоохотлива по натуре, как и все добродушные женщины, с большим ртом и носом кнопкой.
В гостинице была небольшая зала для постояльцев, предпочитающих одиночество. Сюда Грегори и подали завтрак, а хозяйка, смахивая пыль с мебели, развлекала его разговорами о последних находках в алмазных копях, о том, как плоха нынче прислуга, как скверно относится местный пастор-голландец к англичанам. Грегори ел завтрак и пропускал ее болтовню мимо ушей. Тотчас по приезде он навел справки, а до остального ему не было никакого дела.
Но вот отворилась дверь в углу, и в гостиную вошла служанка. Красный платок, которым она была повязана, выдавал в ней уроженку Мозамбика. Она несла поднос с остатками завтрака — недоеденный гренок, недопитая чашка кофе, яйцо разбитое, но даже не начатое. Она тихонько притворила за собой двери и с благодушной улыбкой на черном лице пожелала Грегори доброго утра.
— Ах, Айя, право же, я не могу поверить, что ты хочешь от нее уйти! — обратилась к ней хозяйка. — Прислуга говорила мне, но я уверена, что ты этого не сделаешь.
Служанку ухмыльнулась.
