Разумеется, все это было, но наряду с этим был и ясный приказ фюрера «удерживать Сталинград».
Вопрос о том, кто виноват и кто не принял соответствующего решения, всегда будет возникать в связи со Сталинградом, но никогда на этот вопрос не будет дано четкого и удовлетворительного ответа.
Утром в войсках на юге, под Вороновом и на Царице, произвели сортировку всего имущества, отложили в сторону все, что было уже не нужно, и упаковали то, что было жизненно необходимо. Солдатам было сказано, что у них еще есть время, чтобы написать письмо.
Оружие оставили при себе, а также личный знак и еще несколько мелочей на память. Хлеба уже ни у кого не было. Солдаты жгли письма, фотографии и оставшиеся пожитки, согревая таким образом окоченевшие от мороза пальцы. Повсюду можно было увидеть, как в воздухе кружились крупинки пепла. Язык пламени охватывал куски бумаги, зачитанные и почерневшие со временем, но и сгорая, эти подпаленные клочки бумаги продолжали излучать тепло жизни, хранившееся в написанных на них строках. Мысли, чувства, желания, молитвы и проклятия – вот о чем можно было прочесть в этих письмах. Некоторые из них для кого-то были источником силы, но большинство писем были наполнены переживанием и тревогой за жизнь своих близких, мыслями о будущем. Беспокойство и радость, надежды, превратности судьбы, вина и заблуждение и много-много любви содержалось на белых и серых страницах этих писем.
Письма исчезали, оставляя на снегу жуткие черные пятна, и уже не было того света, который исходил от белых и серых листков, исписанных неловкой или уверенной рукой. Военный священник 94-й пехотной дивизии Франц Дюкер по этому поводу сказал: «Теперь души сожженных писем вознеслись на небо».
После того как солдатам сказали, что они могут написать письмо, писать стали все. Почта функционировала и порой доходила до каких-то боевых частей, если они еще существовали, кто-то захватил почту с собой на последний аэродром в Гумраке. Последняя сталинградская почта была погружена в «юнкерс», взявший курс на родину, но эта последняя почта до адресатов не дошла: по распоряжению штаба оперативного руководства вермахта, приказавшего изучить содержание писем и узнать, какое настроение в окруженных войсках, семь мешков с почтой были в Новочеркасске задержаны и конфискованы полевой почтой сухопутных войск. Оттуда эти семь мешков полетели через Лемберг в Бриг и дальше по железной дороге были доставлены в Берлин. После ознакомления с содержанием писем они были рассортированы в соответствии с настроением и мыслями писавших и отправлены в информационный отдел сухопутных войск «для ознакомления и оценки». Адреса и имена отправителей предусмотрительно удалили, на всякий случай.
«Настроение в Сталинграде» было подвергнуто статистической обработке и разделено на пять следующих групп:
а) положительное в отношении ведения войны – 2,1 %;
б) сомневающееся – 4,4 %;
в) недоверчивое, отрицательное – 57,1 %;
г) оппозиционное – 3,4 %;
д) без какой-либо оценки – 33,0 %.
Через двадцать дней сотни писем после статистической обработки и ознакомления вместе с другими документами о Сталинграде, содержавшими распоряжения фюрера, приказы, радиограммами и различными донесениями, попали в руки автора данных строк, которому 18 февраля было поручено написать «книгу о Сталинграде».
На столе лежали тысячи судеб, написанных резкими и страстными словами, и никто не знал, кто автор того или иного письма, державший в руке карандаш двадцать дней назад в Сталинграде. Тысячи писем, написанных на простой бумаге, на обратной стороне штабных карт, на перфорированной ленте радиограмм и других донесений, на оберточной бумаге и на внутренней стороне конвертов, на пергаменте и холсте. Нельзя было также узнать, кому предназначались все эти письма, и не было никакой возможности вручить их позднее адресатам.
В письмах говорилось о многом: о надеждах и будущих встречах, о последнем разочаровании и пессимизме, чувствовалось, что многие авторы писем еще надеялись и верили, но были и такие, кто, сознавая весь ужас своего положения, был сломлен. В своих письмах люди прощались и одновременно внушали себе, что в скором времени будут бродить весной по цветущей долине; одни говорили о будущем, которое казалось им ярким, красочным ковром, другим будущее представлялось в виде бесконечного белого поля, где уже не было ни весны, ни лета, и дорога в этом поле вела в никуда. Одни восклицали: «Не падайте духом», другие говорили: «Мы не верим, что нашей родине нужны бесполезные жертвы». Были простые письма, адресованные таким же простым людям, слова в этих письмах были обращены к умным, образованным и, можно сказать, даже мудрым людям нашего народа.
Как уже говорилось, невозможно было узнать, кто писал эти письма и кому они предназначались, но они давали ясную картину того, что испытывали люди в окруженных под Сталинградом войсках 20 января 1943 года.
Битва на востоке продолжалась, но своего апогея она еще не достигла. За пределами котла рушились фронты, образовывались бреши; в самом котле войска перемещались с запада на восток.
Ночью быстрее, днем медленнее.
На Дону и Донце командование попыталось залатать бреши и предотвратить наступление катастрофы.
Натиск на котел увеличивался, его стены уже не выдерживали.
Каждую минуту возникали новые ситуации, взлеты и падения, что-то где-то только начиналось или уже заканчивалось.
Война коснулась всех – и людей, и животных, искалечила души, уничтожила все жизненные ценности, разрушила надежды.
Все тяжелые дни внесены кровью в книгу истории краха и падения.
Лишь немногие осознанно наблюдали за тем, что происходило вокруг, но вряд ли делали из всего этого какие-то выводы, а если и делали, то общая беда стирала из памяти отдельного человека то, что он видел и чувствовал. Время скоротечно, и люди многое быстро забывали.
В сутках двадцать четыре часа, и каждый час был наполнен сотнями ситуаций, различными событиями, каждый час можно было наблюдать и равнодушие, и героизм, и трусость, и ужас происходившего.
Трудно передать всю полноту переживаний, выпавших на долю людей, но ничего не добавлено лишнего, и ничего не пропущено.
Небольшой автомобиль несся по дороге, кузов трещал и гремел, высоко подпрыгивая на ухабах, и казалось, что машина вот-вот опрокинется. Вместе с кузовом тряслись сидевшие в машине люди. Двое сидели впереди, винтовки между коленями, головы и шеи обмотаны платками, у одного в руках кнут. Через четверть часа машина добралась до батареи 105-миллиметровых орудий. Брезент сорван, под ним оказались гранаты, положенные в беспорядке прямо на пол кузова, железо и взрывчатка, и никто ни о чем не задумывался.
На деревню налетели истребители-бомбардировщики. Самолеты летели очень низко: рев моторов, гул падающих бомб и взрывы. Треск, грохот, осколки, дым, крики, разрушенные дома и машины, люди с оторванными конечностями. Все произошло в течение двенадцати секунд.
Под соломенной крышей крестьянской избы стояла лошадь и, дрожа от холода, ела солому с крыши, насколько могла дотянуться до нее. Тут со стороны степи подошли шесть солдат. Командира у них не было, люди спасались бегством.
То, что случилось вслед за этим, произошло неожиданно и быстро, словно само собой разумеющееся. Не сговариваясь, молча, без слов и жестов.
Один из солдат выстрелил, пуля попала лошади между глаз. Сразу же в руках оказались ножи или штыки. Потрошить животное не стали, просто там, где было мясо, отрезали куски от кровоточащего, вздрагивающего тела и заворачивали их кто во что мог. На все ушло не более десяти минут. Затем солдаты продолжили свой путь, но старались уйти побыстрее, так как не знали, был ли у лошади хозяин, который мог находиться в избе.
46-й истребительно-противотанковый дивизион имел еще восемь орудий. Из этих восьми пушек
