Военные корреспонденты писали из Сталинграда:
«Пример Сталинграда следовало бы упоминать на уроках в немецких военных школах как образец плохого военного искусства».
«Передача по радио в канун Рождества была для войск ударом в лоб».
«Если Западу когда-нибудь будет грозить гибель, то никакие жертвы Сталинграда не смогут предотвратить это».
«Единственным требованием военного командования, которое когда-либо имело под собой реальную основу, был бы приказ командующего 6-й армии: «Оставить Сталинград и отступать за Дон».
«Уничтожение 6-й армии является, как кажется, неизбежным следствием операции, начавшейся 19 августа».
«Войска понесли большие потери и изрядно устали, с такими дивизиями невозможно проводить какую-либо крупную операцию. Единственное, что могло бы спасти ситуацию, – это свежие силы, вооруженные таким же оружием и имеющие достаточное количество боеприпасов».
«Потери в два раза превышают прибывающие новые части. Можно подсчитать, сколько еще будет потерь».
«Самообладание и твердость каждого отдельного солдата выше всякой похвалы. Если кто-либо возразит – он не достоин быть немцем».
«Пребывание любого солдата в Сталинграде оправдает все его неблаговидные поступки, совершенные им прежде».
«Солдаты 6-й армии «пожертвовали» Германии 3,5 миллиона марок, не получив необходимую «зимнюю помощь».[1] Эта сумма соответствует восьмимесячному денежному довольствию. Не часто встретишь в военной истории такой случай, чтобы армия финансировала свою собственную гибель».
«На северном участке фронта в одной дивизии за один день погибли двести шестьдесят человек, двести шестьдесят раз наступала смерть отдельного человека».
«То, что здесь ежедневно происходит, должно быть рассказано на страницах истории как о храбрых и самоотверженных людях».
Сталинград представлял собой громадное поле руин, на котором стояли дома с зияющими оконными проемами или жалкие, еще дымящиеся остатки этих домов. Во дворах и на улицах лежали солдаты, которые уже никогда не поднимутся, их могли быть сотни или тысячи – никто не занимался подобными подсчетами. Между руинами бродили люди в поисках чего-либо, что могло им еще пригодиться, но они напрасно искали, как и напрасно пытались понять причину своих страданий.
«Капитуляция исключена, сражаться до последнего патрона и до последнего солдата. Бороться за каждый метр, защищать каждый командный пункт». Такой приказ получили командиры корпусов, передали его в дивизии, откуда он далее был передан в те подразделения, с которыми еще можно было связаться. Приказ был ясным и недвусмысленным, однако командиры частей выражали большое сомнение относительно возможности выполнения данного приказа. Сопротивление давно уже не было военной необходимостью.
– Произошло то, что должно было произойти, – сказал Шлиффен.
Высоты 12, 104 и 107 были разбиты, взрывы снарядов сровняли их с землей, ничего живого там не осталось. Части сражались, открывая огонь по всему, что оказывалось в поле зрения, как было приказано. Кроме того, «впереди» можно было еще достать еду – это была еще одна причина для того, чтобы капитулировать только тогда, когда русские окажутся в тылу. Командование редко получало донесения о таких случаях, и на картах еще были обозначены те боевые группы и полки, в которых оружие было сложено в кучи.
В вечернем донесении армии от 28 января говорилось:
«Мощный прорыв противника вдоль железнодорожной линии Гумрак—Сталинград расколол фронт армии на участки: северный котел с 11-м корпусом, центральный котел с 8-м и 51-м корпусами и южный котел с командным пунктом и остатками армии. 14-й и 4-й корпуса лишились своих частей. Армия предпринимает попытки создать новый фронт обороны на северной окраине котла и на западном предполье. Армия предполагает, что ее сопротивление окончательно будет сломлено до 1 февраля».
В северный котел были оттеснены 11-й армейский корпус вместе с 60-й моторизованной дивизией, а также с остатками 16-й и 24-й танковых дивизий; 389-я дивизия оставалась на своих старых позициях на высоте рядом с кирпичным заводом, а остатки 100-й дивизии закрепились на оборонных позициях в южной части «Красной баррикады».
В котле «Центр» располагались части 113-й и 76-й пехотных дивизий, в то время как четыреста солдат 384-й дивизии заняли позиции у железной дороги западнее склада горючего. 305-я дивизия, фронт которой был обращен в сторону Волги, отражала сильные атаки русских, наступавших со стороны гвоздильной фабрики. Остатки 29-й и 3-й моторизованных дивизий, ведя бои, отступали на восток, пробираясь через нескончаемые руины. Штаб 14-го армейского корпуса располагался недалеко от фабрики алкогольных напитков, от 4-го корпуса осталось одно только название. У генерала Пфеффера уже не было дивизии.
Вокруг командного пункта 8-го корпуса сгруппировались двести солдат хорватского пехотного полка. 79 -я и 295-я пехотные дивизии занимали свои позиции с фронтом в сторону Волги.
Командование армии находилось в южном котле. Теперь армия располагала лишь разрозненными подразделениями, да и те уже были далеко не в полном составе. Оставались еще одна боевая группа 71-й пехотной дивизии и такая же группа 371-й дивизии. Свой последний командный пункт командование армии разместило среди руин полностью сгоревшего универмага; большая лестница, которая вела на верхние этажи здания, повисла в воздухе, прилегающие стены были разрушены, но подвалы выдержали артиллерийский обстрел и сохранились. Время от времени в развалинах универмага раздавались взрывы гранат – русские хорошо пристреляли свои гранатометы, поэтому огонь был довольно точным.
В самом дальнем помещении подвала располагалась квартира генерал-полковника Паулюса, рядом обосновался начальник штаба. Через два помещения разместился командир 71-й дивизии, которому по рации присвоено звание генерал-майора. В третьем помещении находилась радиостанция армейского полка связи, а напротив нее – командный пункт 71-й пехотной дивизии.
Командующий уже не проявлял никакой инициативы. Сжавшись в комок, он сидел в своем помещении на походной кровати, связь с северным котлом и командным пунктом группировки «Центр» поддерживал по рации генерал Шмидт. Был еще один человек, державший себя в эти тяжелые дни с достоинством, – это был генерал-майор Роске.
В последние часы все имевшиеся подразделения превратились во временные боевые формирования и боевые группы, что было понятно. Связь осуществлялась только между опорными пунктами, в которых находились писари, связисты, люди из тыловых подразделений и водители. О какой-либо боеспособности не могло быть и речи.
Несмотря на все это, оборона трех котлов доставила наступавшим русским дивизиям довольно много хлопот, прежде чем они добились успеха. Лучше всего об этом свидетельствует тот факт, что период времени, в течение которого Красная армия стремилась достичь своей цели, был отмечен ожесточенными боями и отчаянным сопротивлением. Двадцать дней (начиная с первого дня крупномасштабного наступления) понадобилось превосходящим силам русских для того, чтобы сломить последнее сопротивление. Ежедневно наступавшие русские части преодолевали в среднем три с половиной километра.
С каждым часом жертв становилось все больше, так как из-за сильной концентрации войск на небольшом участке количество потерь увеличивалось. Среди сражавшихся находились и те, кто должен был заботиться о продовольствии, а также раненые.
Начальник Генерального штаба издал приказ: «Продовольствие выдавать только тем частям, которые непосредственно участвуют в боевых действиях», что сразу поняли снабженцы, когда пытались получить пайки для раненых и больных, находившихся среди руин и в подвалах. Аэропорт Сталинградский – последняя связь по воздуху с внешним миром – уже 23 января был захвачен русскими.
О сообщении Верховного командования вермахта войска также ничего не знали, они бы его и не
