Доктор Тейер уплыла к себе в спальню, а Ной пошел в апартаменты Дилана. У двери в спальню он собрался и пригладил волосы.
– Как дела? – спросил он, зайдя в комнату.
Но Дилана там не оказалось.
В растерянности Ной сел на его кровать и оглядел комнату. Пуховое одеяло, постельное белье из грубого белого льна. На полу рюкзак Дилана, на него брошены смятые трусы. Ной посмотрел на книжную полку. Там подобралась разношерстная компания – от журнала «Максим» до первого тома «Гарри Поттера». Дверца встроенного шкафа была открыта, внутри все было заставлено раздувшимися пакетами из химчистки. Ной представил себе, как его соседка-доминиканка утюжит Дилану нижнее белье.
Тут он осознал, что, ничего не делая, заработал уже шестьдесят пять долларов. Надо было что-то делать. Но что?
В комнату впорхнула беспризорного вида девочка-подросток.
– Я Таскани, – шепнула она. – Вы из агентства?
Из агентства. Как если бы он был моделью, мальчиком по вызову или клоуном. Впрочем, работа репетитора совмещает в себе все три возможности. Ее длинные пальцы схватили одеяло.
– Дилан сейчас придет. Он сказал, чтоб я сказала вам, чтоб вы не говорили ей, что его здесь нет. Вообще, конечно, дело ваше.
Она смутно глянула на Ноя и исчезла.
Теперь Ною предстояло решить непростую задачу. Он не был уверен, что имеет право в такой ситуации покрывать проступок своего ученика. Он уставился в штору и попытался придумать хоть какое-то оправдание. Он надеялся, что его не уволят.
Затем внизу хлопнула дверь, послышался недовольный баритон Дилана, прерываемый тонкими взвизгами доктора Тейер. Топая как слон, Дилан взбежал по лестнице и повалился на кровать. От него пахло лакроссом.
– Я в глубоком дерьме, – сказал он.
– Я встретил твою девушку, – сказал Ной.
– Это моя сестра! Ей всего четырнадцать. Ты облажался. – Дилан восторженно хлопнул кулаком по подушке. Ной попытался, как полагалось в такой ситуации классному парню, пошутить, но ничего не вышло. Ноль-один.
– А что случилось? – спросил он.
– Да надо было сгонять в центр, купить кое-что у одного приятеля. Я и не думал, что на это столько времени уйдет.
– Могу представить, что ты там купил, – хмыкнул Ной. Он хотел сказать это, как свой в доску парень, но получилось досадное назидание сухаря-гувернера.
– Да какая разница, она сама такая же. – «Она» – это Таскани? Или доктор Тейер? А «такая же» – такая же наркоманка? Ной достал свои книги.
– Мы с Таскани раньше, бывало, залезали к мамаше в кабинет и в спальню и таскали ее дурь. – Дилан хитро улыбнулся. – У нее такая классная дурь.
Дилану было только семнадцать, Таскани и того меньше, и от этого «раньше, бывало» Ною стало не по себе.
– Она же типа психолог, – объяснил Дилан.
В том-то и дело. Дилана Тейера воспитал психотерапевт.
Ной возвращался домой, думая, что будет есть на ужин: консервированную чечевицу «Прогресс» или консервированный фасолевый суп «Кэмбелл». Под дверью он нашел рекламный листок: «Гарлем-Фитнес: качалка для своих парней», всего за пятнадцать долларов в месяц.
Никто из родителей его учеников не подозревал, что он живет в Гарлеме. Жизнь за пределами Девяносто шестой улицы, как карточный долг или отец-алкоголик, считалась чем-то постыдным, что следовало скрывать. Прежде он жил ближе к Парк-авеню: когда он только окончил учебу, поселился у своей девушки, на Первой, всего в нескольких кварталах от апартаментов Тейеров. Тогда он еще не работал репетитором, и пока она была на занятиях, примостившись на краешке ее кровати, писал наброски к диссертации. Табита приходила после целого дня в библиотеке, а он сидел в трусах перед телевизором и ел ее кукурузные хлопья. После нескольких недель такой жизни она его турнула, но предварительно устроила на работу в агентство, где сама нанимала репетитора, чтобы подготовиться к вступительным экзаменам. Они остались друзьями, и каждый раз, навещая ее, Ной убеждался, что единственным следствием его переезда было меньшее количество крошек возле тостера и сократившийся вдвое расход туалетной бумаги.
Вопрос был в том, куда переехать. Табита показала ему «чудную, полностью обустроенную квартирку» возле Грамерси-парка, которую нашел ей отец, агент по продаже недвижимости. Ною квартира очень понравилась, но он подсчитал, что, поскольку он должен отдавать кредит, платить за нее две тысячи в месяц будет просто не в состоянии. Тогда Ной решил воспользоваться объявлениями в газете «Виллидж войс». Большинство квартир из тех, что он мог себе позволить, находились в Бронксе, несколько в Гарлеме («особый шик этому району придает близость к Колумбийскому университету»), и еще предлагалась комната в плавучем доме в районе Хобокена, штат Нью-Джерси. В результате Ной переехал в Гарлем.
Это, конечно, был колоссальный минус: Ной понимал, что стать частью высшего мира, на который он работал, можно было лишь будучи человеком респектабельным. Но он не обладал ни состоянием, ни особой общительностью – ничем иным, что ценилось на Манхэттене.
Отец Ноя умер задолго до того, как Ной стал настолько взрослым, чтобы понять, что он за человек, и скромная пенсия подарила его матери возможность не работать, а ее сыновьям – необходимость существовать на полторы тысячи в месяц. Мать рассказывала Ною, что деньги дали ей ощущение свободы, возможность заделаться «джентри». Не обременяя себя практическими надобностями, она сосредоточилась на придуманном ею маленьком мирке. Ей, женщине, одержимой литературой девятнадцатого века («Я бы стала профессором, – говорила она, – если бы только окончила школу. Но это я как-то упустила»), ее положение казалось завидным – в собственных глазах она была героиней романа, может быть, Пипом у Диккенса или Изабеллой Арчер у Генри Джеймса. Для всего остального мира она была чуть ли не нищей, чем-то не намного большим, чем придорожный мусор. Она переехала в Виргинию, в городок, где была государственная школа, купила сборный домишко (она именовала его не иначе как «коттедж», хотя его привезли из Алабамы упакованным в полиэтилен, причем алюминиевые щиты противно звякали один об другой), и приобрела под него маленький участок земли возле местного водохранилища. Водохранилище было, словно ресницами, окаймлено рощицами, которые сделали детство Ноя по-настоящему волшебным.
Дальше мать Ноя занялась самосовершенствованием, что в ее понимании означало читать книги, плавать в водохранилище, сочинять пламенные письма в защиту окружающей среды и учить детей помогать ближнему и думать не только о себе.
Мальчишками Ной с Кентом радостно бегали за матерью по лесу. Ной мастерил поделки из трубок, остававшихся от рулонов бумажных полотенец, что стояли у них под раковиной; Кент пополнял свою коллекцию желудей. Вскоре Ной сам стал активно читать. Начал он с «Кролика Питера» и «Ветра в ивах», кульминацией же стали две недели, когда во втором классе у него была ветрянка и он прочел все четырнадцать книг про волшебника из страны Оз – по одной в день. В десять лет он решил, что теперь будет читать только «взрослые» книги, и, проникшись «Драмой одаренного ребенка» доктора Уорда, торжественно спросил мать, может ли быть так, что он толком не научится быть хорошим сыном и при этом не будет иметь собственных желаний.
И в самом деле, первый бунт состоялся, когда ему было шестнадцать – стычка за право постригаться у парикмахера, а не на заднем дворе, как обычно; в семнадцать он отстоял свое желание подрабатывать после школы в бакалейной лавке, и наконец, после успешно проведенной летом 1999 года кампании, осуществил прорыв к телевизору. Кент все это время оставался на заднем плане, пожиная плоды Ноевых баталий.
В средних классах у Ноя появилась тенденция начинать разговор с вопросов типа «А ты знаешь, что Аляска была куплена из расчета девятнадцать центов за квадратную милю?», и вскоре он обнаружил, что по выходным остается вовсе без слушателей. Однако к старшим классам ему это надоело, и он сумел придать собственной эксцентричности налет таинственности. Немалым подспорьем служили его высокий рост и
