Это было поразительное признание. Томас тут же забыл о своей боли. Гнев, с каким она говорила, потряс его. Он ждал, что она скажет дальше.
— Невозможно просто смотреть на дождь, на это изобилие воды, и не думать о Боге, — объяснила она. — Он повсюду, куда ни повернись. И Он чудовищно жесток.
Даже Томаса, который не был глубоковерующим человеком, встревожило подобное богохульство.
— Сколько бедности, — проговорила она. — Сколько смертей, сколько болезней и горя! Можно винить колониализм, что все и делают. Или племенное устройство — причина не хуже любой другой. В конце концов, именно Бог позволяет это.
Ее убежденность произвела на Томаса сильное впечатление.
— Так страстно ненавидеть — значит что-то безмерно ценить.
От этого внезапного порыва страсти щеки ее порозовели, брови нахмурились. Она не была красавицей, хотя и он, и другие именно так и считали. Но она и не была просто «хорошенькая».
— Тебе часто приходится сталкиваться с бедностью? — спросил он.
Она повернулась к нему.
— Томас, у них нет обуви.
— Кенийская элита тоже допускает это, — возразил он.
— Ты имеешь в виду вабензи? — Она употребила общепринятое прозвище богатых кенийцев, владеющих «мерседесами», не скрывая к ним неприязни. — Ты имеешь в виду тех африканцев, которые в один миг становятся богачами?
Линда прикоснулась к волосам. Они высыхали, даже при этой влажности. Она встала и пошла в комнату, очевидно, спальню. Вернулась со щеткой. Села в кресло и принялась распутывать свои волосы.
— Это не наше дело, — произнес он.
— Оно становится нашим — на то время, пока мы здесь.
— Я не хотел ехать в Африку. Это была идея жены. Веришь или нет, но я понял ценность повседневности, обыденности. — Он остановился, несколько смущенный. — Я пишу, — признался он.
Линда улыбнулась. Не удивилась.
— И что ты пишешь?
Он отвернулся.
— Стихи. — Томас старался, чтобы фраза прозвучала небрежно. Будто от этого не зависела вся его жизнь. — Понимаешь, я чувствую, что это все не для меня.
— Наверное, это странная, противоречивая жизнь, — отозвалась она.
— Мы живем в Карен, в относительной роскоши, в то время как все вокруг… Ну, ты не хуже меня знаешь, что вокруг. Это не то, что я себе представлял, все эти парадоксы.
В вырезе блузки была видна ее ключица. Томас вспомнил свитер, который был на ней в тот день, когда он видел ее последний раз. Голубой свитер с открытым воротом. Тогда в машине шерстяная юбка лежала мягкими складками вокруг ее ног.
— Чем ты занималась после Мидлбери? — спросил он.
— Я поступила в аспирантуру в Бостоне. В промежутке преподавала в средней школе в Ньюберипорте[38].
— Ты была в Бостоне и Ньюберипорте? Все это время? — Томас, изумленный, подсчитал расстояние между Ныоберипортом и Кембриджем. Самое большее, час езды. Два часа от Халла.
Он попытался говорить непринужденно.
— Ты жила одна? С соседкой?
— Одно время у меня был парень.
Он подавил в себе желание спросить о нем.
— Несколько раз я пытался заговорить с твоей теткой, когда встречал ее. После выпуска я еще около полу год а пробыл в Халле. Она не хотела разговаривать со мной. Делала вид, что не видит меня.
— Она это умеет.
— Чтобы меня не призвали в армию, я пошел в аспирантуру. Набрал нужное количество баллов — и все бросил. Если сложить все вместе, то, вероятно, получится два года, о которых мне и рассказать нечего. Меня довольно долго носило где попало. На некоторое время уезжал в Канаду. Потом в Сан-Франциско. Довольно сильно увлекался наркотиками.
— Какими?
— Травка. ЛСД. Я и сейчас иногда покуриваю травку.
Она положила щетку для волос на стол.
— Я всегда была благодарна тебе, — вымолвила она. — Я рада, что ты приехал, потому что всегда хотела сказать это тебе. Не знаю, что бы со мной случилось…
Он позволил ей прерваться на полуслове. Томас не возражал против благодарности. Он всегда остро ощущал, как легко можно потеряться в собственных мыслях.
— Есть не хочешь? — спросила она. — Чего-нибудь перекусить?
— Если только чего-нибудь. Именно перекусить.
Она пошла в кухню. Он говорил ей в спину, пока она ходила от стола к холодильнику и обратно.
— У тебя есть электричество? — поинтересовался он.
— Иногда.
В коттедже было так темно, что можно было бы и включить свет.
— Ты пробовала мясо жирафа? — спросил он.
— Нет, но пробовала антилопу. И крокодила.
— Крокодил — это неплохо. Похоже на курятину.
Она выложила на тарелку хлеб и сыр. И еще что-то, похожее на желе. Ему вдруг страшно захотелось сахара.
— Иногда я чувствую себя не тем человеком, не в том месте. — Он очень нервничал, судорожно пытался найти способ объясниться. — Или наоборот.
— Ты всегда был такой.
Канга — будто вторая кожа, завязанная у нее на бедре. Ткань легко двигалась на икрах, когда она ходила.
— Когда живешь здесь, кажется, будто смотришь бесконечный документальный фильм, — заметил он.
Она засмеялась.
— Расскажи мне о Питере.
Линда с минуту подумала.
— Нет.
Томаса обескуражил ее отказ, хотя он высоко оценил верность. Верность, которой ему не всегда хватало.
— Говорить с тобой просто восхитительно, — заметил он. — Это как кровопускание — такое желание изливать свою душу другому.
— Ты не веришь в душу.
Она принесла еду на тарелке, жестом пригласила сесть. Он положил на кусок хлеба изрядное количество сыра и желе.
— У нас нет для этого подходящего слова, не так ли?
— Может быть, дух? — предложила она.
Он покачал головой.
— Слишком мистически.
— Призрак?
— Слишком сверхъестественно.
— Личность?
— Боже, нет.
— Полагаю, слово «жизнь» имеет чересчур широкий смысл.
— Мне нужен еще один хренов словарь синонимов, — сказал Томас. — Мой украли, пока я пил пиво в
