задавать никаких вопросов и вести себя в соответствии с поведением Томаса.
Массивные блюда заменили тарелками поменьше. Официант наполнил их бокалы.
— Письма все еще у тебя? — спросил он.
— Я их потеряла, — ответила она, почувствовав облегчение, оттого что разговор перешел на менее опасную тему. — Они высыпались из картонной коробки. Я смотрела из окна второго этажа дома, куда мы с мужем переезжали. Он нес эту коробку. У меня дыхание перехватило, когда он взял ее. Ему стало бы больно, если бы он увидел эти письма, хотя…
(«Хотя я много лет тебя не видела», — хотела она сказать.)
— Ни одному мужчине не понравилось бы узнать, что был кто-то другой, чьи письма хранят, — рассудительно произнес Томас.
— А потом, через несколько недель, когда я хотела найти их, писем уже не было. Нигде. Я пыталась спросить намеками, но он будто не понимал, о чем идет речь. Это осталось тайной. И по сегодняшний день я не знаю, что с ними случилось.
— Он их уничтожил, — просто сказал Томас.
Линда не могла представить себе такого, таких вот ухищрений. Винсент не умел быть двуличным. Тогда как они с Томасом были в этом виртуозами.
Гости уже откинулись на спинки стульев. Пища была съедена или проигнорирована. Зеркала на стенах отражали лица сидевших. Несколько невысоких мужчин в запачканных передниках сновали вокруг узкого стола, как танцоры. Благодаря отсутствию окон, за которыми мог лить дождь, обстановка становилась более интимной. Те, кто не нашел выхода своему красноречию, ожидали.
— Когда ты вышла замуж? — легко спросил Томас.
«Обсуждение прошлого всегда вызывает боль», — подумала она, хотя глупо было надеяться, что они смогут продолжать разговор без упоминания самого худшего, что было между ними.
— В семьдесят шестом, — ответила она.
— Двадцать четыре года назад.
Она кивнула и в этот миг знала, о чем он думает: о том, как она готовилась к свадьбе. О том, как она старалась побороть любовь к другому мужчине.
— И дети есть у тебя? — спросил он. — Думаю, я мог бы об этом догадаться.
— У меня двадцатитрехлетняя дочь и сын, которому двадцать два.
Ну вот, слава Богу: вспомнили и о детях.
Она видела, как Томас пытается совладать со своим лицом. Какое же это непостижимое горе, если оно способно пролиться слезами годы спустя.
— Как их зовут?
— Мария и Маркус.
— Мария и Маркус?..
— Бертоллини.
— Твой муж…
— Винсент, — сказала она, умолчав о том, что он уже умер.
— Вот как. Могу себе представить.
Она опять кивнула.
— Ты сейчас красиво одеваешься. — Томас не отрывал глаз от ее лица, хотя она знала, что он уже оценил ее.
— Спасибо, — проговорила она.
— Этой весной Билли исполнилось бы двенадцать, — обронил Томас.
Это имя было слишком печальным, слишком суровым. По напряженности его лица она видела, каких усилий оно ему стоило.
— Судно было насквозь пропитано водой и уже прогнило. На носу воняло. Было слышно, как Рич трахается в передней каюте… — Какое-то время он не мог продолжать. — Мы плыли в Мэн, — вымолвил он, уже лучше контролируя свой голос. — На судне был Рич со своей подружкой. И еще Джин, моя жена. — Он поднял глаза на Линду. — И наша дочь, Билли.
— Томас, прекрати, — спокойно сказала она. — Тебе не следует продолжать. Я читала о несчастном случае, когда это произошло. — Действительно, она очень хорошо помнила, как утром переворачивала страницы «Бостон глоб» (Винсент с «Таймс» сидел с другой стороны стола; ее рука была липкой от желе, вспомнила она) и слова «УТОНУЛА», «ДОЧЬ» и «ТОМАСА ДЖЕЙНСА», написанные такими невозможно кричащими большими буквами, содержались все в одном заголовке, как Винсент тотчас же отложил свою газету, спросив: «Линда, в чем дело?»
Официант, балансируя тарелками, создал вынужденную паузу.
— Джин не была виновата в этом, хотя я обвинял ее.
Линда видела, как пальцы Томаса сжали ножку бокала. Она не могла указывать, как ему излагать свою историю.
— Боже, как я ее обвинял! Я убил бы ее прямо на этом катере, будь у меня на это силы или смелость.
Линда прижала стиснутые пальцы ко рту. «Как же мы пытаемся удержать в себе то, что хочется сказать», — подумала она.
Она оглядела помещение, посмотрела на обращенные в их сторону лица — алчные и напряженно любопытные. Это было ужасно.
— Томас, — вставая, сказала она. — Пойдем со мной.
Они шли по набережной, которая вела к озеру. Моросящий дождь создавал паутину вокруг ее волос, лица. Томас шел, слегка ссутулившись, засунув руки в глубокие карманы плаща. Пояс на плаще он завязал свободно, один конец был длиннее другого. Туфли его уже некоторое время были не чищены. Она знала, что он такой неухоженный не от бедности; дело было в недостатке заботы. Заботы другого человека или его собственной.
— Ты по-прежнему живешь в Халле, — проговорила она.
— Да.
— И как Рич?
— С ним все в порядке. Он женат, у него двое мальчиков. Он женился на враче, так уж вышло. Мальчишки у них чудесные.
Она не могла представить себе, как Томас может играть с детьми других людей, даже разговаривать с ними. Наступит ли такой час, когда он просто — дай-то Бог — забудет?
— Я иногда вижу твою тетку, — сказал Томас. — Она всегда притворяется, будто не знает меня.
— Ты винишь ее за это?
— Нет, конечно. Я сейчас никого не виню, кроме себя. Полагаю, это уже прогресс.
Промозглый ветер продувал ее через открытый ворот блузки. Она схватилась за лацканы своего плаща.
— Я не буду спрашивать тебя о жене, — проронила она. — Хотя очень хотелось бы.
— Ты имеешь в виду Джин?
Она утвердительно кивнула, понимая, что они пока не могут говорить о Регине. Вероятно, вообще не смогут.
— О, о Джин я могу говорить. — Кажется, он избавился от дрожи в голосе, которая преследовала его в ресторане. Линда подумала, что горе может проявляться произвольно: в одни моменты оно становится нестерпимым, в другие это просто эпизоды неприятной истории. — Я ее не виню, — добавил он. — Я уже это говорил. Она была хорошей женщиной. Думаю, такой и осталась.
— Ты с ней не встречаешься?
— О Боже, нет. Очевидно, ни один из нас не смог бы этого вынести. Примерно через год она переехала в глубь страны, в Индианаполис, откуда она родом. Наверное, из соображений безопасности. Никакого океана. Полагаю, она по-прежнему одна. Да, я знаю, действительно так оно и есть. Иногда она пишет Ричу.
