войти.
Она видит это все в глазах Томаса: обои с потеками в углу, рождественский стол рядом с раковиной, полной тарелок. Полку, замусоренную крошками и картофельной шелухой, рыбу в сковороде. Висящую над столом лампу, которую так часто задевают, что абажур треснул.
Они входят в берлогу с клетчатым диваном. Запах табачного дыма облаком висит в воздухе. Телевизор включен, показывают специальную рождественскую программу.
Линда представляет Томаса двоюродным братьям и сестрам и тете. Крест на шее — как сигнальный огонь. Тетя ведет себя сдержанно, обращая внимание на хорошее пальто, рубашку «Брукс бразерс»[72], кожаные перчатки и туфли превосходного качества. Джек просто летает от возбуждения: взрослый парень разговаривает с ним, подмигивает ему. Томас кивает Майклу, потом садится, не снимая пальто, на клетчатый диван, отвечает на вопросы, которые задает ему смелая Эйлин. Тетя, с красной помадой на губах и мелко завитыми волосами, все время смотрит. Беспощадно.
Смущенная Линда, чувствующая себя неловко, смотрит на все как будто со стороны. Смотрит, как Томас снимает пальто, нагибается и катает с Джеком игрушечные машинки. Как тетя и Томас обмениваются тяжелыми изучающими взглядами. Как Пэтти и Эрин, которым поручено вымыть посуду в кухне, время от времени заглядывают в комнату, явно заинтригованные симпатичным парнем.
Через час Джек уже сидит на коленях у Томаса, и они слушают Бинга Кросби[73].
Томас остается до тех пор, пока тетя не начинает приказывать детям одеваться. Сейчас они поедут на полуночную мессу, говорит она, причем Томас определенно не имеется в виду.
Прежде чем все уходят, Томас и Линда целуются за кухонной дверью.
— Счастливого Рождества, — шепчет Томас. Все-таки он сентиментальный парень. Несмотря на Лоуэлла и О’Нила.
— Спасибо за крест, — говорит она. — Я всегда буду носить его.
— Мне понравились твои братья и сестры, — отзывается он. — Особенно Джек.
Линда согласно кивает.
— Он хороший мальчик.
— Я не понравился твоей тете.
— Это тебя не должно волновать, — говорит она.
— Завтра ты сможешь выйти? — спрашивает он.
Она думает.
— Может быть, после обеда.
— Я заеду за тобой в час, — произносит он. — Поедем в Бостон.
— В Бостон?
Мне нравится этот город, когда там все закрыто.
После ухода Томаса тетя натягивает пальто в коридоре и говорит, чтобы слышала только Линда:
— Этот тип разобьет тебе сердце.
Они идут по пустым улицам. Остальной мир спрятался от холода, который со свистом рвется со стороны гавани и змеей извивается по узким улочкам Норт Энда. Даже в середине дня в окнах горят огни праздничных елок. Линда представляет себе горы рваной оберточной бумаги, спрятанные игрушки сцену, в которой только что сама принимала участие. Эйлин подарила ей футболку в разводах, Майклу — пластинку «Битлз», Эрин — шапку, которую связала сама. Тетя приготовила ей в подарок удобное хлопчатобумажное белье, купленное со скидкой в универмаге, и требник с ее именем, напечатанным золотыми буквами в нижнем правом углу. «Линда М. Фэлллон»: М. означает Мари, конфирмационное[74] имя, которым она никогда не пользуется.
Линда дрожит — ее пальто совершенно не подходит для такого холода. На голове у нее шапка Эрин, но волосы все равно развеваются на ветру. Она специально не надевает платка, чтобы был виден крест, но теперь ей приходится придерживать пальто рукой. Другой рукой она держит руку Томаса. Перчатка в перчатке.
Пустота необычна и величественна. Снег падает и липнет к ресницам. Весь город накрыт куполом напряженной тишины, лишь изредка нарушаемой медленным перекатом цепей на шинах случайных такси. На витринах всех магазинов — жалюзи, кафе закрыты, и совсем нетрудно вообразить, что город — это лишь театральные декорации. С людьми, существующими только в воображении. Со всей суетой и запахом кофе, о которых приходится лишь гадать.
— Это чудесно, — говорит Линда Томасу. — Просто великолепно.
Она имеет в виду ощущение бесконечности времени, радость ожидания, прозрачность воздуха.
Они поднимаются по задней стороне Бикон-хилла, а затем спускаются по самой Бикон-стрит. Они идут вдоль посадки на Коммонвелс-авеню и представляют себе, каково это — иметь квартиру в одном из таких домов. У них буйное воображение, они описывают друг другу камины, покрывала на кроватях, книги в книжном шкафу. Они идут по Бойлстон-стрит, вверх по Тремонту, по Коммон и заходят в единственное открытое заведение — кафе «Бикфордз», напротив станции метро «Парк-стрит».
Случайные посетители и бомжи сидят на стульях отдельно друг от друга, не снимая своих вязаных шапок; кончики пальцев торчат из рваных перчаток. Они зашли сюда погреться. Один из них пьет молоко. В кафе стоит запах немытых тел, старого бекона и уныния. Запахом бекона, который, несомненно, готовили сегодня, пропитан воздух. Уныние насытило атмосферу, и его невозможно не замечать. Кафе почему-то напоминает Линде церковь с людьми, сидящими на отдельных скамьях.
Линда и Томас усаживаются за столик у входа, потому что дальше, вглубь кафе, Томас идти не желает. Из-за врожденной клаустрофобии ему удобнее находиться рядом с выходом. Они заказывают горячий шоколад и сидят молча, некоторое время не разговаривая, так что слышно только позвякивание серебряных ложек в фарфоровых чашках да звук щелкающего кассового аппарата. Линда наблюдает, как Томас смотрит на бродяг, и отчетливо понимает, что он знает больше ее о том, что случилось с этими людьми, что кожа его, возможно, более проницаема, чем у нее. Что-то в форме его рта наводит на мысль, что в нем кроется какая-то порочность, связанная не с сексом или алкоголем, а с хаосом и катастрофой.
«Любимый», — хочет она сказать вслух, не зная, как и почему это слово возникло в ее сознании.
На заднем сиденье «скайларка» лежит вещевой мешок — рыжеватая сумка с молнией и ручкой. Возможно, это спортивная сумка, но сделанная из такого прочного и толстого материала, что напоминает армейскую.
— Что в этой сумке? — спрашивает она.
Томас вернулся на автобусе хоккейной команды, Линда — на автобусе для зрителей. Ее автобус въехал на стоянку юзом, словно лыжник. Волосы Томаса, все еще влажные после душа, замерзают, прежде чем он успевает включить в «скайларке» обогреватель. Днем с океана налетел стремительный шторм, и дороги предательски скользкие. Томас ведет машину, согнувшись над рулем, вглядываясь в маленькое пятно на ветровом стекле, которое еще свободно ото льда. Кожаный верх машины заглушает свист дождя со снегом.
— Это кое-что для Донни Т., — безразличным тоном бросает Томас, сосредоточившись на дороге.
— Что для Донни Т.? — продолжает допытываться Линда.
— Да так, кое-какое барахло, которое он попросил меня подержать у себя.
Хоккейный матч проходил в Норвелле, и их команда проиграла два: ноль.
— Тебя не ушибли? — беспокоится Линда.
— Что?
