кролик с отверстием для цветов в спине. Я думаю, нас с Сайласом не посадили рядом, потому что никто не хочет официально признать, что мы с ним пара. Я пытаюсь поддерживать разговор, но Сайлас в упор смотрит на меня. Я встречаюсь с ним глазами и забываю, что хотела сказать. Время от времени мистер Квинни поглядывает на меня, а потом на Сайласа, как будто пытается разгадать какую-то тайну.
После обеда Сайлас объявляет, что мы с ним пойдем гулять. Мы надеваем пальто, и он берет меня за руку прямо перед своими родителями, а также тетей и дядей. Он не выпускает моей руки, пока мы идем по дорожке, ведущей в лес. На мне зимние сапоги миссис Квинни. Они мне немного велики и постоянно ездят вверх-вниз по пятке. Мои голые ноги опять замерзли. Я представляю, как миссис Квинни обувала эти сапоги и как они, должно быть, сотни раз заходили в хлев к овцам.
Мы карабкаемся наверх по склону. Сайлас идет впереди. Иногда он останавливается и оглядывается на дом. Сквозь голые ветки мне удается рассмотреть машину Сайласа. Я думаю, Сайласу кажется, будто за нами кто-то идет, но потом до меня доходит, что он всего лишь пытается вычислить точный момент, когда мы скроемся с глаз потенциальных наблюдателей.
Я отстала. Он останавливается и поджидает меня. Я слегка запыхалась. Он смеется и говорит, что я не в форме. Сайлас обхватывает меня одной рукой за плечи и привлекает к себе. Он целует меня. Вначале его поцелуи очень жесткие и какие-то отчаянные, но постепенно становятся все мягче и кажутся мне голодными. Я тоже голодная. Я касаюсь груди Сайласа, его красивой белой рубашки. Его руки проскальзывают под мое пальто, и сквозь ткань платья я чувствую его горячие ладони. Мы долго целуемся, а когда Сайлас, наконец, отстраняется, мне кажется, что он снял с меня тонкий слой кожи. Я прислоняюсь к нему, и мне приходится привстать на цыпочки, чтобы не упасть.
Когда мы возвращаемся в дом, я тут же захожу в ванную комнату возле кухни. Я смотрю в зеркало и вижу, что мой рот распух и покраснел. Края губ как будто расплылись. Я жду, пока вода станет холодной, и умываюсь, несколько раз обливаю губы холодной водой и промокаю их полотенцем, потом опять смотрю в зеркало. Мой рот все еще распухший, и я знаю, что все сразу поймут, чем мы с Сайласом занимались в лесу. Но мне пора выходить из ванной, иначе все подумают, что меня тошнит.
Когда я вхожу в кухню, миссис Квинни стоит ко мне спиной. Она моет посуду, и я с запозданием понимаю, что не предложила ей свою помощь. Я извиняюсь за то, что мы ушли, и я не помогла ей с посудой. Она оборачивается, чтобы отшутиться, но слова застывают у нее на губах. Она смотрит на мое лицо. По-моему, ей не стоило бы так удивляться. Неужели матери не понимают, что происходит, когда юноша и девушка уединяются? Но этот момент кажется мне очень важным. Миссис Квинни такого не ожидала. Я затаила дыхание.
— Сайлас в другой комнате, — говорит она.
Как директор Академии Авери, я считаю, что эту ситуацию разрешили наихудшим образом. На протяжении последних двух лет я всячески пытался исправить тот значительный урон, который был нанесен репутации школы. Но все обстоятельства были против меня. Сначала на нас обрушилась пресса, затем многочисленные судебные иски. Нам никак не удается сбросить с себя этот печальный груз. Приблизительно через месяц наступит двадцать первое января, и перед административным зданием опять выстроится шеренга грузовиков, из которых выпрыгнут газетчики и начнут расспрашивать всех студентов подряд. Я совершенно отчетливо представляю себе, как будут начинаться их статьи. «Прошло два года после трагического случая с изнасилованием девятиклассницы в Академии Авери…» Пожертвования ничтожны, заявлений поступает все меньше, соответственно, особыми успехами мы похвастать не можем. Мы бы не оказались в таком дерьме, если бы Майк Бордвин не попытался замять это дело, если бы он немедленно передал бы трех студентов полиции, вместо того чтобы вымогать у них признания. Ну, неприятностей избежать бы все равно не удалось, но их масштаб был бы намного скромнее. Можно было сослаться на испорченность одного-двух парней. После того, как Бордвин приложил к делу свою руку, испорченной выглядела уже вся школа.
Хотя мы об этом тогда не догадывались, но еще в понедельник кто-то выложил в Интернет целые куски той записи. К счастью, качество изображения было отвратительным, но я не сомневаюсь, что эту выборку посмотрели очень многие. Зная Роба и Сайласа, можно только удивляться, что они сразу же не явились к директору с этой информацией, хотя трудно предвидеть, как поведет себя тот или иной человек перед лицом столь унизительных улик.
24 января я разговаривал с Касей Горзински. Она сообщила мне, что Бордвин попросил ее никому не рассказывать о существовании кассеты, которую он запер в сейфе. Я узнал, что кассету конфисковала Арлен Родригес, дежурившая в общежитии. Она вошла в одну из комнат и застала ее обитателей за просмотром известной записи. Я побеседовал с ней в тот же день. По ее словам, Бордвин взял аналогичное обязательство и с нее. Мы немного поговорили о том, что такое происшествие невозможно сохранить в тайне, и решили, что мне следует побеседовать с Бордвином. Я это сделал сразу после тренировки хоккеистов. В то время я тренировал хоккейную команду.
Я не застал Бордвина в кабинете и отправился к нему домой. Он открыл мне дверь.
— Джефф, — сказал он. По его лицу было видно, что он совсем не рад моему появлению. Но, возможно, он просто вымотался. — Входи, входи, — спохватился он. — Присаживайся. Мэг ушла на собрание. Выпьешь чего-нибудь?
Я отклонил угощение, поскольку не мог представить себе подобный разговор со стаканом в руке.
Он провел меня в знакомую гостиную. Я часто бывал у него в гостях. Он сел в кресло, а я расположился на диване.
— Лучше я сразу перейду к делу, — начал я. — Насколько я понял, тебе в руки попала некая кассета.
— Попала, — ответил он и заерзал в кресле. — Я положил ее в сейф в своем кабинете.
— У меня сложилось впечатление, что об этой кассете известно очень многим, как студентам, так и учителям. А некоторые даже видели кусочки записи, которые уже успели попасть в Интернет.
Бордвин побледнел.
— Этого я и опасался, — пробормотал он.
— Мне кажется, нам необходимо принять срочные меры, — произнес я.
Бордвин помолчал.
— Утром я первым делом побеседую со всеми троими парнями, — наконец проговорил он и опять замолк. — Я предъявлю им кассету и сообщу, что в пятницу состоится заседание Дисциплинарного комитета и им следует готовиться к отчислению.
В пятницу должно было состояться очередное заседание Дисциплинарного комитета, которое происходит раз в две недели и на котором разбираются все совершенные за это время правонарушения.
— Дело очень деликатное, — сказал я, наклоняясь вперед. — Сокрытие подобных обстоятельств от полиции могут расценить как заговор и попытку замять инцидент.
— Я твердо убежден в том, что это внутреннее дело школы, — ответил Бордвин. Его лицо уже приобрело нормальный оттенок. — Мы должны предоставить мальчикам возможность изложить свою версию событий, прежде чем передавать их в руки полиции. Если мы вообще решим связываться с полицией. Если это выйдет за стены школы, на нас обрушится пресса. Мы сами еще не до конца оценили
