поблизости не было ничего другого, и я сказал, что можно и там, что я просто сентиментален. Я рассказал Луизе об Агнес и о том, что она от меня ушла. О ребенке я не сказал ничего.
— Я не б состоянии работать, — пояснил я.
— Агнес, — произнесла она, — забавное имя. Так это и была твоя маленькая подружка, американка в шерстяном нижнем белье?
— Да.
— Мне кажется, я должна тобой немного заняться.
В тот же вечер Луиза позвонила мне. Ее родители собрались устроить на День благодарения небольшой обед. Приглашены только деловые друзья ее отца, и она будет рада, если у нее за столом окажется сосед, с которым она сможет поговорить о чем-нибудь кроме урожая зерна и свиных потрохов. Луиза жила со своими родителями в Оук-парке, богатом пригороде Чикаго. Я пообещал прийти.
После разговора с Луизой меня мучила совесть. Я чувствовал себя так, словно обманул Агнес. Может быть, от этого я впервые за последние несколько недель раскрыл в компьютере файл с историей о ней и прочел. Я так и не смог написать ничего после той сцены на лестнице, того видения, в котором Агнес сказала мне, что боится меня. Я стер последний кусок и еще раз прочитал, как мы в зоопарке согласились пожениться.
* * *
22
— Франк Лойд Райт построил в Оук-парке около тридцати домов, — сказал отец Луизы. У него был более сильный французский акцент, чем у дочери.
— А еще здесь родился Хемингуэй, — добавила мать Луизы. — Швейцария чудесная страна. Прошлым летом мы были в Санктоне.
— Санкт-Антон находится в Австрии, cherie, — заметил отец Луизы и снова повернулся ко мне: — Я слышал, вы пишете книги?
— Луиза нам все о вас рассказала, — снова заговорила мать, — вы ей нравитесь. И мы рады, когда она немного успокаивается. Наши мужчины такие несерьезные. Я ведь и сама вышла замуж за европейца.
Она подмигнула мужу, который улыбнулся, словно извиняясь, и добавил:
— Мы познакомились в Париже. Моя жена приехала в Европу, чтобы подцепить какого-нибудь дворянина. В конце концов сошел и я.
— Я надеюсь, вы любите индейку, — сказала мать Луизы, — это ведь традиционное блюдо на День благодарения.
Я был рад, когда появилась Луиза, подхватил ее под руку и ускользнул от родителей.
— Я покажу ему сад, — сказала Луиза.
Ее мать подмигнула мне и ответила:
— Ну конечно. Вы, молодые люди, хотите побыть одни.
Мы шли по саду. Под огромным кленом был светло-голубой бассейн. На воде плавала сухая листва. Было прохладно, но вышло солнце и мы согрелись. Воздух был сух и очень ясен. Если поднять глаза вверх на крону дерева, то небо среди темно-красных листьев казалось почти черным.
— Я всегда удивляюсь, насколько ярче здесь все краски, — сказал я, — листва, небо, даже трава. Во всем больше силы, чем в Европе. Будто все здесь еще очень молодо.
— Человек живет и умирает в том, что он видит, говорит Поль Валери, но он видит только то, что созвучно его мыслям, — иронично заметила Луиза.
— Я и правда думаю, что краски здесь ярче. Может быть, это от воздуха.
— Мой маленький Торо. Не будь, пожалуйста, таким наивным. Эта земля так же молода или стара, как и любая другая.
— Но здесь у меня такое чувство, будто все еще возможно.
— Потому что здесь у тебя нет истории. Картина Америки, как ее представляют себе европейцы, больше связана с ними самими, чем с Америкой. Разумеется, то же и с американцами. Прадед моей матери был главным редактором «Чикаго трибьюн». Он родом из старой английской семьи, знающей свою родословную до четырнадцатого века. Если хочешь, то об истории семьи с материнской стороны мы знаем гораздо больше, чем с отцовской. Он из простой семьи. Удачно женился. А моя мать что-то там воображает по поводу своего мужа-европейца, который, в сущности, тот же самый self made man, какими европейцы считают всех американцев. — Она засмеялась.
— Что ты там рассказала своим родителям? — спросил я. — Они ведут себя так, будто я их будущий зять.
— О, ничего особенного. Просто они хотели бы пристроить меня. И они рады, что у меня наконец есть приятель с приличной профессией. Я сказала им, что ты журналист и пишешь книги.
— Твоя мать рассказала мне, что тут родился Хемингуэй.
— Да, я знаю. Она любит щеголять именами людей искусства.
— Ты любишь Хемингуэя?
— Не знаю, — ответила Луиза, — мне нравился фильм «Прощай, оружие», но я думаю, это из-за Гари Купера и музыки.
После обеда мы осмотрели квартиру, которую родители обставили для нее на верхнем этаже дома. Потом мы сели в машину и проехали по району; она показала мне, где работал Франк Лойд Райт и где родился Хемигуэй. В книжной лавке дома Хемингуэя я купил «Прощай, оружие» и подарил ей.
— Прочти ее, — сказал я, — она лучше, чем кино.
— А тебе надо бы наконец зайти ко мне на работу, и я покажу тебе наш архив.
23
Уже во время моих предварительных разысканий в Швейцарии я то и дело натыкался на имя Джорджа Мортимера Пульмана, но только в Чикаго я обнаружил, что легендарный вагоностроитель был не только создателем вагонов класса люкс, но и благодаря городу, названному его именем, что южнее Чикаго, был среди тех, кто писал историю индустриального общества. В маленьком городе, который полностью — от водоснабжения и газа до церкви — был во власти предпринимателя, и который он контролировал, и которым распоряжался не столько как владелец, сколько как отец, вскоре начались волнения, а сто лет назад забастовки и столкновения, вошедшие в историю американского рабочего движения. В конце концов в дело вмешалась армия, но было уже поздно. Мечта Пульмана была разбита.
Крах фантазий Пульмана и восстание его рабочих против контроля над всей их жизнью занимали меня куда больше, чем легендарные вагоны фирмы. Пульман предусмотрел все, кроме потребности своих рабочих в свободе. Он полагал, будто построил для них рай земной. Но у рая не было двери, и, когда времена стали тяжелыми, а рабочих мест поубавилось, рабочие все больше стали чувствовать себя заключенными. Пульман так и не смог понять своей ошибки и до самой смерти злился на человеческую неблагодарность.
От архива фирмы «Пульман лизинг» я не ожидал ничего особенного, но я хотел увидеть Луизу, а потому через несколько дней зашел к ней на работу. Она показала мне гигантскую территорию бывшего
