Мы пошли в кабинет. Агнес уселась в плетеное кресло у окна и стала убирать волосы с лица, поправлять воротник и улыбаться, словно ее собираются фотографировать. Я сел к компьютеру и посмотрел на нее. Меня снова поразило, что, несмотря на улыбку, ее лицо было серьезным, а взгляд говорил что-то на языке, которого я не понимал.
— Как бы ты хотела выглядеть? — спросил я.
— Главное, чтобы было похоже, — ответила она. — Но это должно быть симпатично. Ты ведь все-таки в меня влюбился, правда?
Я стал писать.
* * *
Впервые я увидел Агнес в Чикагской публичной библиотеке в апреле этого года.
* * *
— Что ты написал? — поинтересовалась она. Я прочел, и она осталась довольна.
— Тебе не обязательно позировать, — сказал я, — просто мне хотелось еще раз спокойно рассмотреть тебя.
— Мне совсем не трудно, — ответила Агнес.
— Но я просто не могу писать, когда ты вот так сидишь и наблюдаешь за мной. Может, сваришь пока нам кофе?
Агнес пошла в кухню. Когда она вернулась, я прочитал ей то, что успел написать.
* * *
* * *
Агнес разозлилась:
— Писать такое и в самом деле не стоит.
— Так писать мне или не писать? Это была твоя идея.
— Ребенком я всегда краснела. И в школе из-за этого надо мной смеялись и дразнили меня. Мой отец терпеть не мог, что надо мной смеялись.
— А ты?
— К этому привыкаешь. Я много читала. И я хорошо училась.
— Так что мне, все это выкинуть?
— Да, пожалуйста. Разве так уж необходимо писать о моем детстве? Это ведь только история. Разве я не могу просто появиться в библиотеке, такой, как я есть? Такой, какая я сейчас?
— Хорошо, — согласился я, — ты будешь заново рождена из моей головы, как Афина из головы Зевса, мудрой, прекрасной и недоступной.
— Я не хочу быть недоступной, — возразила Агнес и поцеловала меня.
11
В следующие недели я забросил свои железнодорожные вагоны. Теперь я писал историю Агнес, писал, как все было, а когда мы встречались, я читай ей новые главы.
Я был удивлен, как много мы с Агнес пережили вместе и как по-разному все это отразилось в нашей памяти. Часто мы не могли договориться, как именно происходило что-нибудь, и, хотя мне чаще всего удавалось настоять на своей версии события, я не всегда был уверен, что Агнес не права.
Например, мы долгое время не могли прийти к согласию по поводу того, в каком ресторане мы впервые побывали вместе. Агнес утверждала, что это был индийский ресторан, я же настаивал, что мы были в китайском ресторане напротив. Мне казалось даже, будто я помню, что я там ел. Наконец Агнес вспомнила, что записала место и время свидания в свой ежедневник, и эта запись доказала: я был не прав.
Кое-что из описанного мной подробно было для нее несущественно. Другие же вещи, для нее важные, в историю не попадали вовсе или только упоминались, вроде мертвой женщины, найденной нами в тот вечер у ресторана. Я рассказал о самом случае, но не о том, как, например, мы потом узнали, что же с ней случилось, и даже были на ее похоронах. Агнес отнеслась к ней с большим участием и несколько раз писала ее родственникам.
Герберта я в истории не упоминал, и Агнес полагала, что я ревную, было похоже, что это доставляло ей удовольствие. Те несколько раз, когда мы о нем заговаривали, она уходила от моих вопросов или отвечала очень неопределенно. О своем детстве она говорить не любила, только изредка рассказывала — когда была в хорошем настроении — тот или иной эпизод, обрывая рассказ так же неожиданно, как и начиная его. Мой текст был уже достаточно длинным, когда я в конце августа наконец нагнал настоящее. Долго стояла дождливая погода, и вот в начале сентября над озером поднялся холодный, зато сухой ветер, пришедший с севера, и разогнал облака. Мы решили провести день на природе. Агнес пошла домой, чтобы переодеться, а когда вернулась, то позвонила мне снизу из вестибюля, чтобы не терять времени. Она ждала, сидя в одном из черных кожаных кресел, и вид у нее был до странности чужой. На ней были синие бриджи, белая футболка и тяжелые ботинки, по-видимому совсем новые.
— Мы собрались в парк, а не в горы, — удивился я.
— Это лес, а не парк, — возразила Агнес, — и мы, кажется, собирались как следует побродить.
— Ну да, — ответил я и, когда Агнес скептически глянула на мои полуботинки, добавил: — Я могу часами ходить в этих ботинках.
В парке было много каналов и озер, так что мы то и дело присаживались у воды и беседовали. Я сказал Агнес, что она выглядит сегодня иначе, чем обычно, и она ответила, что подстригла свою челку. Потом мне пришлось держать ее, пока она наклонялась над водой маленького озера, чтобы посмотреть на свое отражение в воде.
— Разве плохо? — спросила она.
— Я не думаю, что дело в этом.
Мы взяли с собой одеяло и бутерброды, ближе к вечеру мы улеглись на солнце на маленькой полянке. После того как мы поели, Агнес заснула, но я не был усталым и сел, чтобы покурить. Лучи пробивались сквозь листву и покрывали световыми пятнами тело спящей Агнес. Я смотрел на нее и не узнавал. Ее лицо было для меня словно незнакомый пейзаж. Закрытые глаза стали двумя холмами в неглубоких кратерах глазных впадин, нос — изящным горным хребтом, равномерно подымающимся вверх, чтобы расшириться и оборваться у рта. Я впервые заметил мягкие ямки по бокам глаз, округлость подбородка и щек. Все ее лицо казалось мне чужим, жутковатым, но гораздо реальнее, чем прежде. Хотя я не касался Агнес, у меня было пугающее и в то же время опьяняюще прекрасное чувство, будто я охватываю ее, как вторая кожа, будто все ее тело разом прильнуло ко мне.
Я не двигался. Последние солнечные лучи исчезли с лужайки, и стало прохладнее. Рот Агнес непроизвольно скривился, по ее лбу пробежали морщины. И тогда она проснулась. Я лег рядом с ней и прижал ее к себе.
— Ты что? — спросила она и удивленно посмотрела мне в глаза.
Я уходил от ее взгляда, но не отпускал ее, прижимался к ней еще крепче и целовал ее шею и лицо. Она заулыбалась.
— У меня было странное чувство, — сказал я, — будто я совсем близок к тебе.
— И сейчас тоже? — спросила она.
Я не ответил, и Агнес тоже не говорила ничего, только крепко прижималась ко мне, словно боялась, что я снова удалюсь от нее. Потом я сказал ей, что люблю ее, но этого было мало, а раз я не знал, какими еще словами описать свое чувство, я снова замолк, и весь вечер мы почти не разговаривали.
12
