Эстонии, призывал к усилению взаимодействия с враждебными большевизму слоями населения, которым следовало прямо сказать о том, какое будущее им уготовано. Лицманн являлся одним из идеалистов, которого постигло глубокое разочарование тем, какие формы принял национал-социализм при Гитлере. «Господь свидетель, что и я и мой отец верили совсем в иное, когда вступали в партию», — признался он доктору Керстену, врачу Гиммлера.[87] И даже Геббельс писал в дневниках: «Восточное министерство положило Власова под сукно. Это демонстрирует удивительную нехватку [политического] чутья со стороны наших центральных берлинских властей». [88]
Должностные лица различных автономных русских администраций тоже составляли отчеты и рапорты. Среди них были глава Островского округа Аксенов, профессор Сошальский, а также возглавлявший Почепский район Павлов, который писал следующее:
«Непонятно, какую опасность может усматривать для себя немецкое руководство в создании оппозиционного правительства. Такой режим мог бы принять на себя функции обеспечения административного управления на оккупированных территориях и создание армии, которая стала бы плечом к плечу с немцами сражаться за окончательное уничтожение большевизма. Русское правительство необходимо для того, чтобы убедить русский народ в том, что немецкая армия явилась не завоевывать страну, а освобождать ее от большевизма. Не стоит забывать о том, что большинство русского народа не желало воевать с немцами, и о том, что в начале войны оружие складывали целые части. Немцы допускают ошибку, обращаясь с такими пленными, как с врагами. Если русским солдатам показать, что с ними не будут поступать так, как поступали на первых этапах войны, и что существуют русские власти, способные защитить их, они будут сдаваться так же, как и раньше».[89]
Никто их всех этих официальных лиц даже не осознавал, что порабощение славянских «недочеловеков» являлось неотъемлемой частью национал-социалистического плана господства.
По возвращении в Берлин в середине марта Власов написал рапорт, в котором почти с мольбой отчаяния подчеркивал то, как сильно изменились настроения населения, и то, что перемены эти произошли вследствие слепоты и ошибок немцев; то, как все сильнее распространялись опасения в отношении того, что немцы стремятся не к освобождению, а к уничтожению русской государственности и порабощению русского народа; то, как умелая пропаганда Сталина подхлестывает эти страхи; он говорил, что теперь самое время — и, возможно, это последняя возможность — изменить политику. Сегодня еще возможно заручиться поддержкой большинства населения — завтра шанс будет окончательно упущен.
Подполковник Шубут, сопровождавший Власова в ходе поездки, тоже написал отчет, который, как он надеялся, дойдет до Гитлера. В основном он просил принять те же меры, к которым призывал и Власов, но добавлял:
«Турне генерала Власова, слух о котором быстро распространился в городах и селах, повсеместно рассматривается как последняя инспекционная поездка перед переходом к решительным действиям. Надежды на решение вопроса будущего России значительно выросли. Власов — своего рода легендарная фигура для частей добровольцев, они видят в нем человека, способного возглавить их и повести к лучшей жизни. Сейчас настало время, пришел критический момент, когда надо действовать — действовать решительно. Последствия нового разочарования непредсказуемы».[90]
Важные круги Вермахта продолжали оказывать давление с целью изменения «восточной политики». Гиммлер, однако, жаловался Мартину Борману в письме, датированном 4 марта 1943 г., в отношении действий Вермахта в направлении создания Русского комитета и освободительного движения, он просил фюрера принять решение. [91] Последовательная уверенность кружка офицеров, действовавших в направлении выработки реалистической «восточной политики», выразилась в создании «центра планирования». В этом центре собрали выдающихся членов освободительного движения, с тем чтобы подготовить руководящую элиту и надежные офицерские кадры. В задачи центра входила также подготовка проекта политических и экономических планов борьбы со сталинским режимом и переустройства России. Здесь, как, впрочем, и в остальных случаях, двигающей силой являлся Штрик-Штрикфельдт, чрезвычайно обеспокоенный тем, что время идет, а ничего реально так и не меняется. Штрикфельдт проконсультировался с Геленом и в итоге получил от Штауфенберга добро на организацию «Восточного отдела пропаганды»,[92] состоявшего из 1200 русских сотрудников. Подходящих людей подбирали в частях добровольцев, в лагерях для военнопленных и даже в трудовых лагерях. Проект замаскировали под вывеской лагеря подготовки отборных бойцов добровольческих частей и курсы пропаганды. Штрикфельдт отыскал пригодные для жилья бараки под Дабендорфом, всего что-то в тридцати километрах к югу от Берлина. Андреевский флаг взвился над лагерем как символ освободительного движения.
Небольшая группа немцев взяла на себя экономические и технические вопросы, тогда как русские самостоятельно осуществляли рабочую деятельность лагеря и регулировали быт его обитателей. Со временем жильцы особого изолятора на Виктория-Штрассе тоже переместились в Дабендорф. Еще тридцать пять человек были переведены туда из Вульхайде, где с октября 1941 г. действовал тренировочный лагерь под общей юрисдикцией Министерства пропаганды и отдела пропаганды ОКВ. Его начальник и организатор барон Георг фон дер Ропп получил звание «инструктора». Необходимо отметить, что пищевое довольствие в Вульхайде ничем не отличалось от того, которое получали военнопленные в других лагерях, а потому есть основания считать, что курсантами тренировочного лагеря двигали не материальные мотивы. В качестве помощников Ропп выбрал нескольких русских офицеров. Как и все прочее, связанное с политической пропагандой, И это начинание представляло собой плод импровизации, а размеры его никак не соответствовали важности задачи.
Самый старший по званию из русских коллег Роппа генерал Благовещенский сделался главой русской администрации лагеря в Дабендорфе, тогда как Ропп вел программу подготовки. Официально его задача состояла в том, чтобы следить за «идеологической благонадежностью» курсантов. В действительности же, конечно, он и его немецкие офицеры связи сосредотачивали основные усилия на том, чтобы уберечь лагерь от постороннего вмешательства и чтобы курсы велись в русле русского патриотизма. Штрикфельдт возглавлял отдел пропаганды, а ротмистр Эдуард фон Деллингсгаузен служил его заместителем. Дабендорф ни в коем случае не представлял собой продолжение эксперимента в Вульхайде, но являлся новым начинанием отдела пропаганды ОКВ и ОКХ. Министерство пропаганды было сознательно исключено из участия в проекте.
Лагерь начал официально функционировать 1 марта 1943 г. В первом наборе доминировали бойцы добровольческих частей из фронтовых районов. По прибытии в Дабендорф они получили официальное освобождение от статуса военнопленных и были приведены к присяге генералом Малышкиным. Они носили немецкую форму со знаками различия Русской освободительной армии — РОА. (Эти знаки различия были введены в предшествующий месяц для всех русских добровольческих формирований и имели в основном психологическое значение, поскольку освободительная армия под единым командованием оставалась на тот момент не более реальной, чем и прежде.)
К разработке символики был привлечен русский художник А. Н. Родзевич. Он сделал девять эскизов, на всех из которых преобладали цвета старого русского флага — белый, синий и красный. Эскизы поступили на одобрение в Имперское министерство по делам оккупированных восточных территорий. Розенберг лично перечеркнул все девять, после чего эскизы вернулись обратно, вызвав горькую ремарку Власова:
— Я бы так и оставил — русский флаг, перечеркнутый немцами из страха перед ним.[93]
Тогда Малышкин предложил использовать Андреевский крест, и эскиз, в итоге получивший одобрение Розенберга, представлял собой синий Андреевский крест на белом поле. Розенберг, вероятно, не знал, что знамя с этим крестом служило флагом царского военно-морского флота.
Власов увидел потенциал начинания в Дабендорфе и приписал создание лагеря росту интереса со стороны немецкого руководства. Он по-прежнему и не подозревал, что Дабендорф являлся замаскированным предприятием, как не знал и того, что если бы в ставке фюрера узнали о подлинных целях и задачах лагеря, его немецкие друзья и попечители оказались бы под арестом, не говоря уже об участвовавших в предприятии русских.
Некоторое время спустя он встретился с генерал-лейтенантом Федором Ивановичем Трухиным,[94] прибывшим из Вустрау — из лагеря под опекой Восточного министерства — в составе группы специалистов, набранных Штрикфельдтом для службы инструкторами в Дабендорфе. Трухин был человеком большого ума и высокой культуры, обладавшим широкой эрудицией и всем набором качеств, необходимых для хорошего преподавателя. Он был выходцем из русского дворянского рода, принявшим революцию молодым офицером. После выпуска из военного училища он быстро продвигался по службе. В начале войны Трухин служил начальником штаба Прибалтийского военного округа,[95] в плен к немцам попал раненым летом 1941 г. Он назвался противником Сталина, в лагере Вустрау завязал контакты с НТС и скоро стал одним из лидеров организации. Представлялось вполне естественным, что он примкнет к Власову и включится в освободительное движение. Трухин пользовался любовью и уважением многих, хотя людей несколько отталкивали его мрачная молчаливость и сдержанность. Вместе с тем его спокойная уверенность сослужила хорошую службу многим в период изматывающего ожидания. Однако сам он быстро утратил веру в компетентность немецкого руководства и с пессимизмом смотрел в будущее, не видя сколько-нибудь благоприятных перспектив для участников освободительного движения. Тем не менее он продолжал работу, не открывая своих предчувствий. Уверенность в том, что чаяния многих молодых русских должны когда-нибудь сбыться, стала для него основополагающим вопросом — делом совести и чести.
Первый курс в Дабендорфе закончил подготовку 22 марта 1943 г., при этом Власов председательствовал в выпускной комиссии. Он лелеял надежду, что Дабендорф превратится в идеологический центр Русского освободительного движения и в место отбора и подготовки способных руководителей. Редакционная коллегия, возглавляемая Зыковым, тоже обосновалась в Дабендорфе. Выпуск русской газеты «Клич» приостановили и вместо нее начали печать «Зарю» — для военнопленных и работающих на принудительных работах и «Доброволец» — для бойцов добровольческих частей. В первых выпусках, тираж которых достигал около 600 тысяч экземпляров, появилась «Смоленская декларация». Впоследствии средний тираж «Зари» колебался от 100 до 120 тысяч экземпляров, а «Добровольца» — обычно достигал примерно 20 тысяч (до осени 1944 г., когда он поднялся до 40–60 тысяч).
Допросы пленных и изучение приказов позволили установить, что советское правительство строго запретило любые разговоры на тему Русской освободительной армии и проинструктировало политических работников и комиссаров обратить особое внимание на «власовские листовки». После многомесячного молчания советские армейские газеты поставили на Власове клеймо «троцкиста, одного из пособников Тухачевского и вражеского агента, работавшего до войны на немцев и японцев». В то время как в газетах красочно расписывались колонизаторские притязания немцев и их зверства, ни единым словом в них не упоминалось об освободительном движении и армии.[96] Данный показатель тоже свидетельствовал о том, что дело Власова было многообещающим. И тем не менее как одобрение, так и поддержка свыше — со стороны немецкого руководства — по- прежнему отсутствовали.
По этой причине Власов ответил отказом на просьбу Гроте и Штрикфельдта посетить район действий группы армий «Север». После успешного вояжа Власова в зону ответственности группы армий «Центр» фельдмаршал Кюхлер и генерал-полковник Линдеманн добивались его приезда в их зону и выражали полную готовность принять ответственность за его присутствие там. Власов считал, что снова вернется с пустыми руками, что, как раньше, не может привести в пример ни одного позитивного решения немецкого руководства. И снова его удалось уговорить, приведя в качестве аргумента то обстоятельство, что успех поездки поможет усилить давление на ставку фюрера.
Итак, 19 апреля 1943 г. он отправился во второе турне по оккупированным восточным территориям, сопровождаемый капитаном фон Деллингсгаузеном и своим адъютантом, капитаном Антоновым, который перебежал к немцам под Сталинградом после того, как прочитал одну из листовок Власова.[97] В Риге — на первой остановке — местное подразделение пропаганды встретило Власова с большой помпой, очень красочно разрекламировав его, несмотря на предостережение Гроте не делать этого. Русский журнал «Новый путь» расписал его как будущего освободителя России.[98] Визит Власова в редакционные отделы русской газеты «За Родину» так описывался одним из присутствующих:
«В штате редакции сотрудничало около сорока военнопленных, среди них — профессора, художники, журналисты, учителя, а также бывшие офицеры. Настроение их было подавленным. Никто уже больше не верил в перемену политики немцев, особенно в свете возмутительного отношения к персоналу. Так, немецкий рядовой по фамилии Кноп приказал всему штату помогать при погрузке пропагандистских материалов. Карикатурист Борис Завалов, выпускник художественного училища и прекрасный художник, опоздал на пять минут, потому что хотел доделать рисунки, и в результате Кноп отделал его своим ремнем и наградил пинками. Данный инцидент показал всем и каждому бесправное положение русских: вот как обращались
