Около двух часов пополудни из замка тронулась в путь колонна из восьми автомобилей, в качестве сопровождения в голове и в хвосте ее следовали по одной американской бронемашине. В первом автомобиле находились Буняченко и Николаев, которые сумели пробраться в замок с еще несколькими офицерами дивизии. В последнем находились Власов, Антонов, водитель Власова и старший лейтенант Виктор Ресслер, переводчик. Власов оставил Тензорова и некоторых других в замке под защитой Донахью с заданием помочь, чем удастся, личному составу распущенной дивизии. Донахью попрощался с Власовым и выразил свое сожаление, что генерал не последовал его совету, пока еще оставалась такая возможность.
Недалеко от замка колонну Власова остановила машина с находившимися в ней майором Якушевым, командиром мотострелкового батальона из состава 162-й танковой бригады,[241] и капитаном РОА по фамилии Кучинский. Стремясь спасти собственную шкуру, Кучинский обратил внимание Якушева на отъезд колонны. Якушев потребовал, чтобы Буняченко следовал за ним. С ним — освободителем Праги — ничего не случится. Буняченко категорически отказался — он военнопленный американцев и следует в штаб американской армии.
По знаку Кучинского Якушев подошел к машине Власова и резко распахнул дверь. Власов вышел и в сопровождении Ресслера направился вперед к американскому офицеру во главе колонны. Сопротивление было бессмысленным, поскольку все русские офицеры уже сдали оружие. Ресслер попросил американского офицера вмешаться — Власов являлся военнопленным, следующим в штаб-квартиру армии. Американец не понял (или не захотел понять) плохого английского Ресслера, он молча и неподвижно наблюдал за развитием событий.
Увидев, что американец не вмешивается, Якушев наставил на Власова автомат. Власов спокойно расстегнул китель и произнес:
— Стреляй!
В этот момент молоденькая медсестра бросилась наперерез и закрыла собой генерала.
— Нет! — воскликнула она. — Не стреляйте!
Власов осторожно отодвинул ее в сторонку. Якушев же злобно проговорил:
— Тебя буду судить не я, а товарищ Сталин!
Тем временем Ресслер заметил, что несколько машин повернули назад к Шлюссельбургу, тогда как другие остались стоять брошенными. В надежде, что кто-нибудь известит капитана Донахью, Ресслер попытался всеми силами выиграть время. Он вновь с мольбой обратился к американцам, но они оставались неподвижными, словно бы все происходившее никак их не касалось. Власов стоял один рядом с Якушевым. Словно бы влекомый какой-то силой, Ресслер подошел к нему, и вместе они сели в машину Якушева. Они объехали медсестру, которая, всхлипывая, бежала вдоль дороги, И покатили мимо замка, в котором не было видно никаких признаков тревоги, и мимо сел, в которых счастливо праздновали победу советские и американские солдаты.
Ресслер был этническим немцем из Советского Союза, который еще до войны уехал в Германию и работал там водителем такси. Простой человек, он повел себя героически. Благородство и сочувствие обошлись ему дорого — десятью годами, проведенными в неволе. В Германию он вернулся только в 1955 г.
Когда они добрались до штаба корпуса, победное празднование с американскими офицерами уже подходило к концу. Бутылки, бокалы шампанского и недоеденные блюда все еще стояли на длинных столах. Несколько высокопоставленных советских офицеров, явно все еще пребывавших в самом наилучшем расположении духа, при появлении Власова поднялись.
— Вы Власов? — спросил полковник. Власов кивнул. Офицер тотчас же потребовал, чтобы Власов подписал документ о капитуляции. Власов объяснил, что его армии больше не существует — она разоружена и расформирована. Советские офицеры продолжали настаивать на подписании, и Власов уступил. Данное обстоятельство более не казалось ему важным.
Антонов поспешил обратно в замок и сообщил о том, что Власов захвачен. Донахью выехал немедленно, но опоздал — он нашел только машины сопровождения. В ту же ночь он лично отправил еще остававшихся в замке русских за пятьдесят с лишним километров в американскую зону, обеспечил питание для них, а затем уехал. Среди них находились Тензоров, Антонов и водитель Власова, а также переводчица Ростовцева со своим мужем, майор Савельев и врач Донаров с женой. Буняченко и Николаев были позднее схвачены советскими солдатами, но как именно, неизвестно. Американцы их не передавали.[242]
Незадолго до того, как Власов попал в руки Советов, Штрикфельдт и Малышкин имели беседу с командующим 7-й армии США генералом Александром Пэтчем. Малышкин объяснил ему мотивы, двигавшие теми, кто поддерживал освободительное движение. Он обратился с просьбой о предоставлении защиты не себе, но противникам советской системы, которые просят политического убежища. Малышкин обращался к американскому народу, который всегда превыше всего ценил свободу.
Пэтча обращение явно тронуло, однако подобное решение находилось только в компетенции Вашингтона. Тем не менее он выразил готовность принять ответственность за русские части на тех же условиях, которые применялись к немецким. Малышкин и Штрикфельдт должны были сообщить об этом Власову. Однако дни шли, а их все не отпускали — то и дело находились какие-то предлоги, мешавшие освобождению. В день капитуляции Германии им объявили, что они больше не делегаты на переговорах о перемирии, а военнопленные.[243]
Профессору Оберлендеру повезло больше. Американцы отправили его в поместье принца Леопольда Баварского, где 23 апреля у него состоялись переговоры с командиром 2-го бронетанкового корпуса США генералом Кеннеди. Кеннеди сказал, что готов принять группу Мальцева и не станет выдавать их Советам. Он сделает это под свою собственную ответственность и не будет докладывать вышестоящему начальству. Однако он потребовал, чтобы генерал Ашенбреннер явился к нему лично. 24-го числа Оберлендер возвратился с Ашенбреннером, и 25-го оба имели беседу с Кеннеди, который подтвердил свое обещание. 27 апреля соединение военно-воздушных сил РОА под белыми флагами маршем вошло в Мюнзинген, где сложило оружие.[244]
Генерал Кеннеди не смог сдержать обещания. Большинство солдат и офицеров, включая самого Мальцева, были принудительно репатриированы в СССР. Штаб КОНР, возглавляемый Жиленковым, перебрался из Инсбрука в Циллерталь и там был интернирован американцами. Оставшиеся части РОА — 2-я дивизия, запасная бригада, офицерская школа и Генеральный штаб — тоже вошли на оккупированную американцами территорию. Меандров отдал приказ выступать 8 мая, после того как ему так и не удалось установить связь с Власовым.
Зверев, командир 2-й дивизии, приказал своим солдатам двигаться, но сам остался — его жена приняла яд и умирала. Ночью штаб-квартира дивизии подверглась атаке Советов и была захвачена после непродолжительной перестрелки, при этом убежать удалось лишь одному офицеру. Остальная часть личного состава дивизии, за исключением некоторого количества обозников, сумела пересечь линии американцев. Они сдали оружие около Крумау.
Запасная бригада под командованием подполковника Садовникова вышла в район Фридберга, где американский комендант, невзирая на полученные приказы, снабдил небольшие группы русских разрешениями на проезд в Мюнхен. Таким образом было спасено восемьсот нижних чинов и пятнадцать офицеров.
Все оставшиеся силы РОА в итоге сосредоточились в районе Ландау. Там Меандров попросил Герре, который не чувствовал себя вправе предоставить русских своей собственной участи, обратиться к Кёстрингу с просьбой походатайствовать за них перед американцами. Герре раздобыл гражданскую одежду и после одиннадцати суток долгого путешествия добрался до Кёстринга, который находился у себя дома, неподалеку от Марквартштайна, ожидая, когда американцы возьмут его в плен.
Кёстринг, однако, не считал, что его вмешательство хоть как-то поможет русским. Через несколько дней, когда его направили в лагерь для военнопленных 101-й воздушно-десантной дивизии США, появились признаки, подтверждавшие основательность его пессимизма. Допросы являлись чистой формальностью. Опыт Кёстринга и знание им того, что происходит на русских территориях, явно не интересовали допрашивавших его американцев, которые хотели узнать только, какими средствами пользовались немцы, чтобы принудить русских сражаться. Кёстринг убедился, что бессмысленно объяснять всю глубину проблемы. Тем не менее он сказал, что жадность и глупость немецкого руководства помешали ему с умом использовать огромный ресурс для борьбы с большевизмом. Теперь американцы собирались расточить эти богатства вторично, поскольку они разочаровывали тех, кто надеялся на их помощь после того, как немцы бросили их на произвол судьбы. Возможно, скоро у американцев появится причина пожалеть об этом.
— Возможно, — не стал спорить снимавший допрос офицер, но это был лишь вежливый и ничего не значивший ответ.[245]
Прочих эмиссаров по вопросам перемирия ожидало такое же непонимание. Жеребкова остановили на швейцарской границе после запроса в Берне относительно соответствующих распоряжений, когда же он попробовал перейти кордон нелегально, его арестовали и отправили назад. Доктор Поремский и полковник Милишкевич, которые попытались установить контакт с британскими военными властями в Гамбурге, также были арестованы, равно как и Быкадоров, и капитан Лапин. Вскоре после этого Милишкевича и Лапина передали Советам. Полковник фон Рентельн, которого генерал фон Паннвиц отправил к британскому фельдмаршалу Александеру, так никогда и не добрался до последнего. Он был выдан Советам[246] и умер в тюрьме.
Тем временем пока части РОА сдавались американцам, казачий корпус с боями шел к австрийской границе. Тогда как у бегущих немцев всюду царили хаос и неразбериха, казаки отступали в порядке и сохраняя дисциплину. Первое их соприкосновение с союзническими силами состоялось 9 мая, когда они оказались перед британской 11-й бронетанковой дивизией[247] в районе Лавамюнде.
Паннвиц поехал встретиться с британцами. Он и в мыслях не держал, что казачий корпус, никогда не воевавший с западными союзниками, может быть передан Советам. 10 мая подтянулась 1-я дивизия корпуса, и Паннвиц наблюдал за ее прибытием в компании нескольких британских офицеров.
Посреди всеобщего хаоса казаки служили достойным особого внимания явлением. Трубачи на белых конях выстроились стройными рядами позади своего командира. Затем они двинулись за ним эскадрон за эскадроном торжественным галопом мимо застывших в удивлении британцев.
Поначалу британцы вели себя безукоризненно. Личный состав корпуса получил возможность свободно перемещаться в районе Клагенфурта, о репатриации не было никаких разговоров. Однако 27 мая командиру 1-й дивизии полковнику Вагнеру приказали переместить своих людей в лагерь около Вайтенсфельда, и британский офицер дал ему понять, что это станет прелюдией к репатриации. Вагнер затем позволил всем делать то, что каждый считает правильным. Он с некоторыми другими немецкими офицерами сумел перейти через Альпы в Германию. Командование дивизией принял полковник Сукало с осознанием того, что каждый боец волен делать то, что считает нужным. На утренней заре собралась почти вся дивизия. Сукало тоже остался и возглавил марш личного состава в лагерь..
На пути туда нескольких человек спас британский майор, который спрашивал каждого солдата, где тот родился и не принадлежал ли к старой эмиграции. Те, кто ответили «да», были освобождены. Остальных через несколько суток передали Советам. Сам Паннвиц отказался спасаться, хотя его и не охраняли. Он объяснил это так:
— Мне пришлось разделить немало счастливых дней со своими казаками, и я останусь с ними в горькие времена.[248]
Вскоре его арестовали и передали Советам в Юденбурге. Остальных немецких офицеров корпуса под предлогом отправки в Германию собрали под Ноймарктом, после чего тоже под сильной охраной сопроводили к Советам в Юденбург.
Примерно в то же время, когда казачий корпус Паннвица пересекал австрийскую границу, группа Доманова подходила к Австрии с территории Северной Италии, завершая долгий и утомительный марш. Группа, насчитывавшая всего около 35 тысяч человек, включая женщин и детей, встала лагерем в широкой долине около Лиениа. Этим людям тоже поначалу предоставили свободу передвижения. Они полагались на клятву, данную британским офицером майором Дэвисом, что никто из них не будет репатриирован в Советский Союз.
28 мая офицерам приказали явиться на встречу с фельдмаршалом Александером, откуда они должны были возвратиться через несколько часов. Некоторых скептиков высмеивали представители старой эмиграции: королевский офицер не нарушит слова — такое просто немыслимо. И вот 2200 офицеров, в том числе и сам Доманов, поднялись на борт ожидавших их грузовиков. Похоже, только один 76-летний генерал П. Н. Краснов предчувствовал надвигавшуюся катастрофу. На прощание он сказал жене:
— Улыбнись еще разок. Мне всегда так нравилось, когда ты улыбаешься.
По дороге колонну окружили танки и всех отправили к Советам. Лишь горстка счастливчиков сумела спастись.
На следующий день майор Дэвис сообщил оставшимся, что их офицеры арестованы и не вернутся. Теперь все солдаты могут открыто высказать свое мнение, у каждого есть право на репатриацию. Поначалу люди были ошеломлены. Потом отправили делегатов к Дэвису с просьбой освободить офицеров. Они готовы следовать только за офицерами, ни один не хочет добровольно возвращаться в Советский Союз.
31 мая Дэвис избрал в качестве дня транспортировки казаков в пункт передачи. Поскольку на 31-е выпадал праздник тела Господня,[249] по
