свертки с барахлом, вызывая у мужского персонала недоумение — ведь зарплату получают такую, что сказать стыдно. Тут каждая кружка пива может взорвать всю экономику на неделю вперед, а у женщин, пожалуйста! Воистину загадочно человеческое существование…
Собственно, этим воспоминанием и ограничивалась информация о Варгасовых. Оставались только пугающие вопросы. Откуда у Варгасовой появлялись дефицитные шмотки? С другой стороны, если Веня Кузин врач, он мог учиться с женой Варгасова в институте. Почему же темнить, увиливать от вопроса Брусницына? Тоже нашелся эксперт по живописи.
— Ну вас всех! — вырвалось вслух у Брусницына. Он испуганно огляделся — не обратил ли кто внимания? Нет, люди шли, озабоченные своими думами. Брусницын вышел из подземного перехода и остановился на углу. Надо выбрать направление — или в сторону архива, правда, этот день еще прикрывался законным бюллетенем, но тревожили дела: надо повидаться с Гальпериным, тот звонил Брусницыну, узнавал, когда Брусницын появится на работе. Или возвратиться домой, завалиться на диван с книгой?
Кроме всего, имелось указание Зои: заглянуть в универсам и купить кое-что по шпаргалке. Пожалуй, так он и сделает, отправится за покупками, хотя до архива отсюда рукой подать, две автобусные остановки.
У гастронома дымилась длиннющая очередь. Брусницын опасливо сошел на мостовую и поинтересовался у какого-то зеваки, что дают? Оказывается, ничего пока не давали, но должны подвезти, ибо в секции, куда тянулась очередь, в это время дня, как правило, что-то выбрасывали.
— А может, ничего и не подвезут? — выразил сомнение Брусницын.
— Здрасьте! — вдохновенно ответил зевака. — Очередь напрасно стоять не будет. Очередь свое возьмет.
Сказано было убедительно. Брусницын поплелся в конец очереди и встал за какой-то женщиной в шляпе с пером. Вскоре он уже оказался далеко не последним.
Брусницын стоял, словно в ожидании повода покинуть странную очередь, в которой никто ничего не знал. «Вот характер, — думал о себе Брусницын, — ну какого черта я здесь торчу?!» Но тем не менее продолжал стоять. Его слух выделил из ровного и ленивого гомона набегающие звуки. Обернувшись, он встретил глаза, уменьшенные толстыми линзами очков.
— Что вы стонете? — спросил Брусницын хмуро.
— Я не стону. Я дышу, — ответил мужчина и добавил с готовностью: — У меня астма. Так гулять скучно, а в очереди — вроде и при деле, и гуляю.
— Ну и гуляйте себе, — проворчал Брусницын и с облегчением покинул очередь.
— Куда же вы?! — крикнул вслед астматик. — За кем вы держитесь?
Брусницын виновато остановился.
— Он лично за мной, — ответила женщина в шляпе с пером. — Я так и знала, что улизнет, — у женщины были ярко-красные губы и довольно приметные усики.
«Кретины! — думал Брусницын. — Город заполнен одними идиотами. Какой-то сюр… Очередь в никуда, кто такое мог бы придумать?»
Он шел быстро. И толпа вокруг казалась той же очередью. Еще немного — и он достигнет конца этой очереди, но конец отдалялся и отдалялся…
Я схожу с ума, думал Брусницын. Он опустил руки в карманы пиджака с такой силой, что лопнул шов. Звук рвущихся ниток толчком отозвался в сознании… Брусницын отошел к витрине магазина. Остановился. На витрине были разложены книги. В старых переплетах и без обложек, наружу шмуцтитулами, а то и просто со случайно распахнутыми страницами.
Магазин «Старая книга» № 3.
Так это ж одно из самых его любимых заведений. Брусницын часто сюда наведывался и пропадал часами. В последний раз он заглядывал сюда недели две назад. Вот повезло так повезло…
Ободренный, он сделал несколько шагов и оказался в прохладном помещении букинистического магазина. Ноздри жадно вдыхали привычный запах лежалой бумаги.
В это время дня в букинистическом магазине народ особенно не толкался. Зал наполнялся к вечеру, когда основной контингент любителей шел после работы и застревал здесь до закрытия.
Под чистыми стеклами прилавка тихо лежали вечные книги. Снизу доверху полки ребрились плотно сжатыми корешками. На полу и в рабочих переходах высились горы томов. Книги, книги, книги…
Брусницын приблизился к прилавку, уперся руками в стойку и, наклонившись, принялся разглядывать выставленное «старье». Картина, пожалуй, не изменилась с тех пор, как он тут был в последний раз. Только что «тетрадная» серия «Жизнь замечательных людей» пополнилась Теккереем и Генри Боклем. В хорошем состоянии. По семь с полтиной за «тетрадку»… «Еще по-божески, — подумал Брусницын. — А вот с Лассалем они перебрали. Будет лежать. Шутка, в сотню рублей оценили! Правда, в кожаном переплете. Да и смотрится, точно вчера из типографии. А ведь 1900 год» — он медленно продвигался вдоль прилавка, разговаривая сам с собой…
И тут в самом конце прилавка под стеклом увидел желтые пятнистые листы. Поблекшие чернила рисовали крупные буквы, составляя рукописные слова довольно разборчивого почерка. И оттиск печати проявлялся четким овалом…
Любой другой посетитель магазина прошел бы мимо этого экспоната без всякой заинтересованности, только не Брусницын. Его словно кольнуло в бок.
— Будьте добры, покажите мне сей документ, — попросил он продавщицу, сонную девушку в майке под джинсовой курткой.
Девица и не обратила внимания на слово «документ», мало ли как обозначают ветхий и пыльный товар, которым ее поставили торговать.
Она раздвинула стеклянную шторку и с брезгливым выражением на сонном лице извлекла пыльные листы с ценником на тридцать пять рублей.
Брусницын бережно принял листы на ладонь, особо, как могут только архивисты. То, что это были не отдельные листы, а законченное дело, он понял сразу, перекинув несколько страниц. Обложки не было, и шифра, естественно, тоже.
Брусницын мельком просмотрел коротенькую аннотацию магазина: «Письма графа Строганова Владыке Павловскому». Владыка Павловский, насколько разбирался Брусницын в церковной истории, был митрополитом Римско-католической церкви где-то в сороковых годах прошлого века.
Теперь Анатолий Семенович не сомневался, что это дело из архивного фонда Римско-католической коллегии. Но как оно сюда попало?
— Будете брать? — продавщица не скрывала иронии. Она определенно знала, что Брусницыну не потянуть такую цену.
— Откуда у вас это? — спросил Брусницын.
— Вот еще! Принес кто-то, сдал.
Брусницын относился к той категории граждан, перед которыми никто не робел: ни в детстве, ни в юности, ни в зрелом возрасте.
— Интересно, интересно, — со значением в голосе произнес Брусницын.
— Вам все интересно, — сварливо согласилась продавщица, глядя в сторону. — Дома делать нечего, так и ходите сюда, как в театр.
Она уложила письма на прежнее место, нервно сдвинула шторку и отошла.
Волнение охватило Брусницына. Он старался усмирить сердцебиение, сильно прижимая пальцами ключицу. Иногда это помогало…
Надо немедленно сообщить Женьке Колесникову о своей находке. И пока тот появится, побыть в зале, проследить, как бы рукопись не перекупили. Жди потом такого случая…
Брусницын покинул магазин, вышел на улицу и поискал глазами телефон-автомат.
3
