всех, кто сидел вокруг. Ей захотелось высечь эту девчонку, даже если при этом сама покажется смешной.
— Что ты, Евгений Федорович?! — ответила она дерзко. — Разве я могу оставить тебя в трудную минуту? — И, после летучей паузы, глумясь над собственной виной перед этой девчонкой, Таей, добавила, манерно переходя на вы: — Постою в проходе, авось и дождусь от вас путного мужского ответа, не век же вам столбом стоять на трибуне.
Больно придавливая колени Таи, она покинула ряд и привалилась вполоборота к стенному радиатору, заложив руки за спину. Казалось, еще шаг, и она вообще уйдет из зала.
Лицо Колесникова стало сухим и озабоченным. Недовольный взгляд Мирошука, вид его тощей и длинной, точно шило, фигуры раздражали Колесникова.
— Вот вы, Захар Савельевич, — проговорил Колесников, — сказали, что у вас, дескать, хватает и без меня забот… А каких, позвольте спросить? — Он с удивлением прислушался, как зал притих. — Я отвечу, каких забот! Составляете наивные заметки в «Вечернюю газету», надергивая забавные случаи из архивных документов.
— При чем тут это?! — растерялся Мирошук.
— А при том! Вот они, ваши заботы. А монастырю сто пятьдесят лет, он разваливается. В хранилищах теснотища… Но я о другом. В своем письме я шутя помянул вас — не поделитесь ли вы своей зарплатой с нами, трудягами архива? А теперь гляжу и думаю — в чем мне оправдываться? С вас все и начинается, уважаемый Захар Савельевич. Вы давно могли погасить конфликт. Приказали бы, скажем, Софье Кондратьевне разделить фонд зарплаты недостающих работников между нами, кто работает за двоих, а получает гроши…
— Но позвольте! — вскричал Мирошук. — Это демагогия! Что вы пишите в своем письме? Вы требуете отправить Тимофееву на пенсию, а вас сделать руководителем отдела хранения и комплектации.
— Не так, не так! — воспротивился Колесников. — Я пишу, что Тимофеева подошла к пенсионному возрасту. И предлагаю на ее место свою кандидатуру.
— Софья Кондратьевна не собирается на пенсию! — выкрикнула из зала Шура Портнова. — Она еще тебя, дистрофика, за пояс заткнет, выскочка!
И многие в зале обернулись к Тимофеевой. Обычно Софья Кондратьевна сидела на собрании среди сотрудников своего отдела. Но сегодня она расположилась в стороне, рядом с Гальпериным. Маленького роста, пухлая, в неизменной вязаной шапочке, рядом с увесистым Гальпериным она была почти не видна. А главное — молчалива. И когда читали письмо, и когда выступали сотрудники, и даже когда директор обронил что-то обидное в адрес отдела хранения, желая направить собрание в определенное русло… Тимофеева молчала, точно спала. «Софочка», которая была заводилой любого сборища, вступала в спор, кричала, глотала лекарства и отсчитывала капли, стучала маленькой ладошкой, доказывая свое, на этот раз молчала.
Ксения в любопытстве вытянула шею. Она столько слышала о Тимофеевой от Гальперина, но никогда ее не видела — в хранилище обычные посетители архива не попадают. И на этот раз ей не удалось увидеть Тимофееву — взор уперся в Гальперина. Наконец-то! Вот он где… Громоздкий, рыхлый, он едва умещался на узком стуле. За ним проглядывала чья-то маленькая женская фигура, но Ксении она была уже неинтересна. Здесь он, здесь, успокоилась Ксения, сидит, увалень! И Ксения приняла прежнюю позу, очень жалея, что опоздала к началу собрания. Видно, жарковато тут было…
Шура Портнова своим возгласом, видно, крепко задела Женю Колесникова. Он вгляделся в зал.
— Как тебе не стыдно, Шурочка? Сама перебиваешься, моешь полы ночью, в парикмахерской. Телеграммы разносишь, — тихо произнес он. И, помолчав, выкрикнул:
— Нас специально выдерживают на голодном пайке, на низкой зарплате! Им выгодно держать нас в бедности! Нами легче управлять, вот что! Мы на все готовы, чтобы и этого не отняли!
— Перестаньте, Колесников! — завопила Шереметьева. — Болтовня!
— Дайте ему сказать! — взвилась Тая.
Ее поддерживали сидящие рядом практиканты, скандируя: «Слово Колесникову! Слово Колесникову!»
Мирошук с горячностью стукнул кулаком по столу. Шелкопрядов испуганно зыркнул на директора и что-то пробормотал. Тренькнул стакан о графин.
— Не позволю! — Мирошук поднялся на ноги. — Вы вот что, Колесников… Не забывайтесь, вот! Ясно? Если у вас нелады в отделе, расхождения с руководством, так и скажите! А не топчитесь трусливо вокруг да около.
Колесников усмехнулся и сощурил глаза, словно решая — говорить, нет?
— Это вы о чем, Захар Савельевич? — начал он ерническим голосом. — Вы меня просили перед собранием куснуть Тимофееву. Пользуясь историей с документами из сундука. Обещали поддержку, если Тимофеева встанет на дыбы! — сейчас Колесников не выбирал слов.
Но сказанное довольно точно рисовало нрав Софьи Кондратьевны Тимофеевой, и многие засмеялись.
Мирошук коленями едва не опрокинул стул. Сплюснутое с висков лицо, казалось, еще более стянулось, проявляя темные, разновеликие глаза. Он достал очки, руки заметно дрожали.
— Да, — проговорил он, сдерживаясь. — У меня есть некоторые расхождения с Софьей Кондратьевной, которую я уважаю за деловые качества… Да, да! Тише, дайте сказать! — поднял он руку. — Уважаю. И она это знает… Что касается характера Тимофеевой, что же делать, если он мне не нравится, — Мирошук примолк, обвел взглядом зал. — Не отрицаю, я имел с вами разговор… без свидетелей. Но речь шла о разумном использовании найденных вами документов. О целесообразности организации нового фонда. И в этом я обещал вам поддержку. Но без всяких условий…
Колесников криво ухмыльнулся, но промолчал.
— Да, без всяких условий! — отчеканил Мирошук. — Кстати, товарищ Шелкопрядов лично присутствовал, когда, еще в кабинете, я впервые заговорил с вами об этом.
Порученец кивнул, мол, верно, присутствовал.
— А вы, Евгений Федорович, — надо отдать вам должное, — хорошо потрудились, судя по письму. Небось подняли досье многих сотрудников… Кто, как, на что живет… Любопытно… Интересно, сами? Или кто вам помогал? — невзначай бросил Мирошук.
И надо ж так случиться, в этот момент Колесников смотрел на Анатолия Брусницына… Он даже и не врубился в вопрос директора, он увидел, как раскрылись в ужасе глаза Брусницына и поплыли к нему над выжидающим залом. Он видел, как Брусницын тихонько поводил головой из стороны в сторону.
— Если честно, Евгений Федорович? Кто? Так хорошо знать ситуацию в архиве! Не думаю, что вы лично так любопытны. Тем более там, в своих пещерах хранилища, — все дожимал Мирошук.
А глаза Брусницына, казалось, вот-вот лопнут, подобно воздушным шарам.
— Нет, я сам, — промямлил Колесников. Он посмотрел в сторону Чемодановой и уловил усмешку. Ей-то Колесников рассказал все, тогда, в комнате, перед расставанием. Он и затеял всю возню с письмом по настоянию Брусницына, действуй, мол, так и пропадешь в архиве со своей сотней рублей в месяц. Под лежачий камень вода не течет.
— Позвольте, Захар Савельевич, — Шелкопрядов поднялся, а мог бы и сидеть, так он казался выше. — Я в порядке замечания…
Доброй улыбкой он накрыл зал, словно теплым одеялом в сырую погоду. И голос его звучал проникновенно, хоть и пискляво.
— Друзья. Конечно, история не из приятных, но что делать, друзья? К сожалению, сотрудники архива относятся к категории низкооплачиваемых. Понимаю, это унижает достоинство. А во всем виноват кто? — Шелкопрядов выдержал шутливую паузу. — Петр Первый! Это он в тысяча семьсот двадцатом году утвердил «Генеральный регламент», учредил систему архивных приказов и установил скудное денежное довольствие чинам архива.
— И с тех пор ничего не изменилось, — бросили из зала.
Шелкопрядов понял, что его занесло не туда, шутка не удалась.
— Почему же? — развел он короткие руки. — Изменилось кое-что… Я к чему, товарищи? Конечно, мы
