сиганул, будет сюрприз.
Взобравшись на площадку, она увидела у своих дверей какого-то мужчину, в плаще, шляпе, с портфелем в руках.
— Вы к нам? — спросила Дарья Никитична, чувствуя спиной, как Забелин настороженно остановился за лестничным поворотом.
— Да, — промямлил мужчина. — К Варгасову. Здравствуйте. Звоню-звоню, никто не открывает. А мы договорились.
— Уехал, верно, — нехотя раскрыла сюрприз Дарья Никитична. — А что надо? Передать что? — теперь она вспомнила, что видела этого мужчину у Варгасовых, правда, народу в тот вечер было много…
— Мне он лично нужен, — мямлил мужчина. — Я хотел… — мужчина вдруг осекся, точно увидел черта. Повернулся и побежал вверх по лестнице.
— Да куда же вы?! Эй! — растерялась Дарья Никитична. — Куда это он дунул, Александр Емельяныч?
— Понятия не имею, — обескураженно ответил Забелин. — Только я высунулся, а он и сквозанул… А кто такой?
— Не знаю… Ходят ненормальные, — Дарья Никитична стояла, задрав голову и придерживая рукой сбившийся платок. — Где вы там?! Чудной какой-то… Да ладно, будем мы еще тут всяких психов дожидаться.
Разобравшись с непростыми ключами, Дарья Никитична пропустила в прихожую гостя, захлопнула дверь и еще простояла некоторое время, прислушиваясь.
В тот день Будимир Леонидович Варгасов испытывал особую опустошенность. Она подкатывала давно, с тех пор как приговором суда его поместили в колонию общего режима. Наказание, хоть и не суровое, но больно ударившее по честолюбию Варгасова. Конечно, он сумел создать себе там довольно сносное существование, слава богу, и средств, и связей оказалось более чем достаточно. Однако сам факт осуждения его потряс. Да, погибли люди на объекте его Дачно-строительного управления, да, управляющий должен нести ответственность. Но управляющим был не кто-нибудь, а он, Будимир Варгасов, который держал в кулаке «весь город»… Как ни юлили тогда судья с прокурором, как ни клялись в любви к нему, как ни уверяли, что дело находится на контроле в Прокуратуре СССР, — угораздило же, что среди погибших был сын министра, — Варгасов им это не простил. И своей обидой перегнул палку. Гордыня в его среде — ненадежное оружие, надо утереться и сказать спасибо. Не только у тебя есть деньги и связи… Так что, покинув колонию, Варгасов почувствовал вокруг себя особое разряжение. И дело вовсе не в министерском сынке, Варгасов это понял, не дурак. И то, что вокруг образовалась разряженность, следствие не пребывания в колонии и подмоченной репутации, а его строптивости. Как сказал один из теоретиков этой жизни, его домашний врач и эксперт-искусствовед Вениамин Кузин: «Вы, Будимир Леонидович, теперь, по их мнению, должны есть и пить на то, что припрятали. Теперь их время складывать за щеку. Потом придут другие. И так далее».
Тогда и решил Варгасов выбраться из страны. А тут еще и жена со своими проблемами.
По мере того как раскручивался маховик, Варгасов все яснее улавливал сбой в его работе. Он уже не был тем Варгасовым, он все больше становился его однофамильцем. Память восстанавливала детали, штришки, хоть и мелкие, но весьма симптоматичные. Скажем, по выходе из колонии ему отказали в том самом аварийном фургоне, что в былые дни, во время славных отлучек из колонии, сутки покорно ждал его во дворе дома. Не нравился тон, которым разговаривали с ним в учреждениях, куда он вынужденно обращался после отбытия наказания. А в горкоме бывшие друзья-товарищи его полмесяца не принимали. С оформлением попечительства над теткой вопрос оттягивался, а он с таким трудом сманил старую зануду к себе, без нее трудновато осуществить затею… Последним камешком, подпортившим настроение в тот день, был разговор с бывшим приятелем, начальником отдела Комитета госбезопасности. Поводом служил арест родственника жены, радиста сухогруза «Северлес». Его задержали в Таллинне с какой-то дешевой контрабандой — то ли колготки, то ли плащи. Сам по себе факт мало беспокоил Варгасова, в тот злополучный рейс родственник жены уходил без «особых» поручений. А ведь предупреждал его Варгасов не мелочиться, не пачкаться, серьезным делом занят — перевозил в светлые дали семейное добро: камушки, побрякушки, бумаги кое-какие… У Варгасова на местах имелись надежные люди, из эмигрантов, сохранят в лучшем виде. Так нет, попался на дешевых колготках, дурень… «Ты, Будимир, не пыли из-за родственничка, — посмеивался приятель-гебист. — Пожурят — отпустят. Иначе весь торговый флот надо сажать в кутузку… А вот тебе скоро пятьдесят стукнет, подумай крепко…» Чем же не понравился Варгасову тот разговор? Смехом не понравился. Каким-то тихим ерническим смехом, с намеком. Раньше приятель смеялся громко, раззявя рот, прищелкивая толстым языком… И еще не понравился тем, что приятель избегал встречи — не показывался, не звонил. Сам же Варгасов ему звонить не хотел, можно дело испортить — приятеля-гебиста звонки пугали, да еще от недавнего заключенного. И встретились они сегодня случайно, в Доме кино, на просмотре зарубежного фильма. Хорошо, Варгасов вспомнил о просмотре, решил съездить, развеяться, тем более днем.
Вернулся домой вконец опустошенным и с твердым убеждением, что надо торопиться.
Прошел на кухню. Тетка Дарья хлопотала у мойки. Судя по склоненному затылку, была не в духе, старая калоша. Чего ей еще надо? Живет как у Христа за пазухой, дом полная чаша. Нет, ей лучше было в развалюхе № 5 по улице Достоевского… Ну, так сходит когда-нибудь в магазин, не торопясь. Сегодня утром, к примеру, как ушла в молочный, так и пропала, хорошо хоть с ключами разобралась, иначе Варгасову бы не выбраться в Дом кино. Интересно, где она пропадала?
— Тёть Дарья… Вы что там, в магазине, вологодского масла дожидались? — спросил игриво Варгасов.
— За творогом стояла, — уклончиво ответила Дарья Никитична. — Сырники ешь. Наготовила свежих. Небось у своей красавицы таких не попробуешь.
— Что вы… все к ней вяжетесь, — сдержанно произнес Варгасов, примериваясь к сырникам, что аппетитными розовыми кружками лежали в миске.
— А то и цепляюсь, что по ее милости должна дом свой оставлять, — тетка была явно не в духе. — Что я там забыла, в Германии?
— Опять двадцать пять, — Варгасова отвлек звонок телефона. Облегченно вздохнув, он снял со стены трубку. Но слышал только дыхание своего неизвестного абонента.
— Который раз кто-то звонит и молчит, зараза, — вставила Дарья Никитична.
— Алло! — произнес Варгасов. — Что вы молчите?
— Будимир Леонидович? — тихо прошелестело в трубке.
— Ну, я, — напрягся Варгасов: — Кто это?
— Анатолий Семенович, — с облегчением донеслось из трубки. — Брусницын… Только не повторяйте мою фамилию вслух, прошу вас.
— Ах, это вы? — просьба Брусницына обескуражила Варгасова. — Что же так? Я вас ждал вчера, а вы…
— Нет, нет… Мы ведь договорились — вчера вечером или сегодня в первой половине дня, — запротестовал Брусницын. — Я был у вас в начале двенадцатого, но не застал… Спуститесь, пожалуйста, на улицу.
— Так поднимайтесь ко мне, — продолжал недоумевать Варгасов.
— Нет, нет… Я жду вас у овощного киоска. На углу вашего дома.
Варгасов повесил трубку и чертыхнулся. Прошел в кабинет и приблизился к окну, отсюда хорошо просматривался весь угол дома. Из телефонной будки, что напротив овощного ларя, вышел мужчина в шляпе, с портфелем в руке. Посмотрел на часы, огляделся по сторонам и встал, в ожидании прильнув спиной к стене дома.
Варгасов не ведал, какое смятение овладело сейчас Анатолием Брусницыным, как билось его сердце, отдаваясь в горле сильными толчками. Все время, после того как он выбрался из варгасовского подъезда, мысли Брусницына занимал один вопрос — узнал его старик-краевед Забелин или нет?! Факт, из-за которого могла поломаться судьба Брусницына, рухнуть его жизнь. И, главное, ничего уже не изменить — все три
