человек. И не ошибались. А здесь все евреи. Но не все богатые евреи. Поэтому подчеркиваю: я – богатый еврей.
Нахум добродушно подсмеивался. Почему он позволяет этому дикарю так разговаривать, хмуро думал я, он, поэт, автор нескольких детских книг и на русском, и на иврите? Я читал рецензии на его книги, где Нахума сравнивают с детским поэтом Квитко, погибшем в годы репрессий у нас в стране…
– Принес кое-что положить в свой сундук. – Костя достал из засаленного кармана золотую цепь с каким-то камнем. – Купил у араба. Хорошо заплатил, но вещь стоит того. А, Нахум?
Нахум взял цепь, покачал в ладони.
– Хорошая цепь. Тяжелая, – согласился Нахум и вернул владельцу. – Поздравляю.
– Сам не знаю, зачем купил, – буркнул неожиданно толстяк.
Я из вежливости кивнул.
Нахум раскрыл тетрадь, порыскал глазами и ткнул пальцем. Жирный Костя, оттопырив мизинец, расписался в указанном месте и, шаркая подошвами, пошел следом за Нахумом в хранилище.
– Код свой помнишь? – спросил через плечо Нахум.
– Более глупый вопрос ты задать не мог, Нахум? – проворчал толстяк с придыханием.
Вскоре Нахум вернулся, оставив клиента колдовать у своего сейфа – тайна вклада…
– О чем мы с тобой? – Нахум сел на свое место, нашпигованное какими-то кнопками сигнализации, под неусыпным оком небольшого телемонитора в потолке. – Ах да… Ты анекдот рассказал. Кстати, в израильской армии орденов нет. Ни медалей, ни орденов.
– То есть как нет? – удивился я.
– Во всех армиях мира – есть, а у нас нету… Только планки за участие в сражении. Одинаковые планки и у солдата, и у генерала. А орденов нет. Нам навеки дан один общий орден, Илья, это – наш Израиль. Понял? Вот так.
– Хорошо сказал, дорогой, – донесся из глубины зала голос толстомордого Кости. – Правильно сказал. Как настоящий поэт.
– Слышит, стервец, – покачал головой Нахум. – Такой слух, понимаешь… Кстати, и форма, ты заметил, одинаковая, что у солдат, что у офицеров. Знаки различия есть, а так одинаковая. И если, скажем, на сборах раздают обед, то все равны – и солдаты, и генералы. Бывает, что не хватает еды генералу, если он пришел не вовремя… Видишь, какой анекдот получается.
– Ты меня извини, Нахум, – проговорил я. – Но как-то слабо верится… Эти ребята с оружием, мальчики и девочки, тонкие, изящные, с библейскими глазами… И потом, когда они служат? Повсюду – в городах, в поселках, на шоссе, на пляже – грызут мороженое, едят питу. И все куда-то едут и едут. На автобусах, на попутных автомобилях…
– Известно, куда едут! – воскликнул Нахум. – К маме, на обед. Ночуют у себя дома или у подружек. Конечно, те, кому положено, – дежурят, смотрят на экраны, техника у нас сейчас неплохая и, кстати, своя, израильская. А так все по домам. Как после работы…
Шарканье тяжелых шагов прервало наш разговор. Взор Нахума, обращенный к хранилищу, стал мягче и беспомощнее, точно у близорукого, когда тот снимает очки.
Появился тучный Костя. Слоистые веки наполовину прикрывали черные выпуклые глаза уставшего человека.
– Насмотрелся на свое добро? – спросил Нахум.
– Слушай, писатель, – Костя обратился ко мне, – в каком-то театре я видел, еще в Дербенте… Один жадный еврей сидел со своим золотом. Потом к нему еще пришел сын, или кто-то там, не помню…
– Может, «Скупой» Мольера? – высказал я предположение. – Или, может быть, Пушкин. «Скупой рыцарь».
– Да, я помню. Антисемитская такая пьеса, – продолжал Костя. – Вышли из театра, я говорю жене: «Слушай, как можно? Статья есть специальная за межнациональную пропаганду». Жена ответила: «Дурак ты, Костик. Это – искусство…» Теперь я понял, понимаешь. Молодец был Пушкин, собрал здесь евреев, помог своим искусством. А вообще-то золото – страшная сила. Целый день бы сидел у своего сейфа, только надо идти, делать еще золото. Потому что я богатый еврей. – В тяжелом взгляде Кости я уловил насмешку. Разыгрывает он меня, что ли? – Послушай, ты совсем приехал сюда? Ах, в гости! Тогда молодец! Сюда приезжать не надо. Там, где много евреев, жить очень тяжело. – Костя протянул мне руку. Я поразился какой жесткой и крепкой оказалась его ладонь.
Попрощавшись с Нахумом, Костя ушел.
– Странная личность, – произнес я неопределенно. – Кто это?
– Хороший человек, – коротко определил Нахум. – Один из тех, кто был гордостью Израиля. Коммандос из группы Натана Нетаньягу. Они освобождали заложников в Уганде, в аэропорту Энтеббе. Помнишь ту историю?
Еще бы! Как я мог не помнить историю, которая потрясла мир! В 1976 году после посадки в Афинах французский лайнер, на борту которого летело из Тель-Авива 246 пассажиров, был захвачен палестинскими террористами и угнан в Уганду. Президент Уганды Иди Амин поддержал террористов. Президент Уганды ненавидел евреев еще и за то, что англичане в свое время рекомендовали Уганду как один из возможных вариантов размещения еврейского государства…
Прибыв в аэропорт Энтеббе, террористы отпустили всех пассажиров, кроме евреев, и заперли заложников в здании аэровокзала, требуя освободить из тюрем Израиля арестованных террористов. Иначе они расстреляют пассажиров-евреев захваченного лайнера.
Узнав о происшествии, израильтяне через сорок минут приступили к разработке плана по освобождению граждан своей страны, а также французских летчиков, которые решили остаться со своими пассажирами… В результате операции, осуществленной на расстоянии более четырех тысяч километров от Израиля, заложники были освобождены, террористы и союзные с ними угандийские солдаты убиты. Но при этом погиб
