– Но прости меня, – перебил я Нахума, – Моисей был из евреев, при чем тут антисемитизм? Выходит, именно евреи передали всем народам земли гены вражды и алчности.
Нахум посмотрел на меня, как на тяжелобольного:
– Ты забыл, бедняга, речь идет об Избранном народе. Народе, с которым Бог решил провести эксперимент по усовершенствованию человечества. А множество народов жило на земле и до евреев и в одно и то же время. Так что мерзкие замашки появились у людей сами по себе. Просто евреев Бог пытался исправить. Возможно, поэтому он и рассеял их по миру, чтобы они несли людям божеское намерение.
– А получилось наоборот. Где бы евреи ни появлялись, национализм прорастал новым всходом.
– Увы. Это лишний раз подтверждает, что грех первороден. И гибель человечества заложена в самом его рождении. Если человек не одумается и не вернется к Богу.
– Да, Богу не позавидуешь, работы невпроворот. Тем более и самим евреям далековато до совершенства, – подхватил я.
– О да! – согласился Нахум. – Весьма далековато. Поживи здесь, увидишь… А что касается ребят, меня это не очень тревожит. Да, враждуют. Очень жаль, очень обидно, понимаю. Но враги их помирят, уверяю тебя. К примеру, та же Персидская война…
Я смотрел в стеклянное небо, и казалось, сейчас увижу в его прозрачности Бога. А блеклые накаты облаков, точно контуры божественных одежд. Неужели в этом небе когда-то летали советские ракеты «Скады», а шорох моря разрывал многотонный рев американских «Пэтриотов», несущих гибель тем самым «Скадам»?
– Американская установка находилась у того холма, – Витька вытянул тонкую руку, – а «Скады» появлялись оттуда.
– Они пытались разбомбить нефтеперегонный завод, – пояснил Саша.
– А вы все знаете, – подначил я.
– А как же?! – хором загомонили мальчики. – Своими глазами видели… Они летели над морем, а запах керосина нюхала вся Хайфа.
– Кроме тех, кто сидел в убежище, – поправил брата Витька.
– Мы два раза видели этот концерт, – торопился Саша, не улавливая горькой шутки в своих быстрых словах. – Вначале слышался гул. Потом из-за холма появлялся столб дыма. Потом показывалась ракета, точно в кино. Потом она подпрыгивала и неслась над морем. «Скада» мы не видели, только лишь их место встречи. Яркая вспышка, точно фотографировали. А искры сыпались в море.
– Ладно, ладно. У страха глаза велики, – прервал я мальчиков.
– И вовсе мы ничего не боялись, – обиделся Витька. – Мы с папой и мамой ходили смотреть. Решили, чем сидеть, как мыши, и ждать, когда по радио скажут что-нибудь по-русски, лучше выйти на улицу…
– Противогазы мы брали с собой, – уточнил Саша. – Если что, мы могли заскочить в любую квартиру, двери у всех были открыты.
– Вот видите, – облегченно подхватил я. – А вы говорите, что местные к вам не очень добры, – и кивнул на ребят-израильтян, что расположились с удочками на соседних скалах.
– Так то ж война, – вздохнули ребята. – После войны все стало по-прежнему. Но ничего, приедет следующая алия, мы им покажем. Они еще поищут, где ловить рыбу, уверяю вас.
Я скользнул в море и поплыл к берегу. Разгребая тугую, упрямую воду, я какое-то время еще вспоминал голоса мальчиков, размышлял над сказанным, а душу томила горечь и печаль…
Тахана-мерказит – сердце города. Не мэрия, не почта, не базар, а Тахана-мерказит – Центральная автобусная станция. В Хайфе она примыкает к береговой полосе и занимает гигантский комплекс со множеством терминалов, с многоэтажным главным зданием, пандусами на нескольких уровнях, десятками магазинов, кафе, залами ожидания, билетными кассами, ларьками с фруктами, питой, мороженым, газетами…
Несметное стадо красных автобусов «Эгед» пасется на площади, что подземным переходом соединяется с железнодорожным вокзалом. Изучая расписание, я сокрушался, что северные маршруты страны не обслуживают двухэтажные автобусы. Ничего, поеду на юг, там наверстаю, думал я, с уважением глядя в сторону автобусов-дворцов, чьи вторые этажи высились над покорными спинами собратьев- мастодонтов.
Пестрая толпа колобродила по вокзалу. Особенно выделяются «иешиботники» – молодые люди, а то и просто мальчики, ученики религиозных школ – ешив. В черных сюртуках-лапсердаках, словно дирижеры симфонического оркестра, если бы не шляпы с ровными круглыми полями, белые рубашки без галстука, а главное – пейсы, длинные закрученные локоны на висках. Лица худые, полные, вытянутые, круглые, но все бледные, даже мучнистые. И глаза утомленные, в красных ободках бессонницы. Нежными девичьими пальцами они сжимают ручку портфеля. Кто-то в ожидании автобуса читает Тору, отрешенно раскачиваясь среди толпы, словно в пустыне… Сегодня пятница, и надо успеть к месту до времени зажигания свечей. В газетах публикуют точное время наступления субботы во всех крупных городах страны – время захода солнца.
Немало и солдат. Тоже спешат на субботу домой, к маме под бочок. Вот они стоят рядом у хромированного штакетника одного из терминалов, к которому причаливает автобус. Юноша в военной форме, смуглый, худой, с автоматом через плечо, и рядом, брезгливо отстранясь от взмыленного солдатика, стоит изнуренный в молитвах «иешиботник»… Два молодых человека представляют два института, вобравших наиболее широкие слои молодежи. Религия и воинство. Рядом… Во время войны в Персидском заливе все гражданские аэропорты были черными от скопления клерикалов и членов их семей, что пытались улепетнуть из страны. Кто как, правдами-неправдами, все равно куда – в Америку, в Австралию, в Европу, лишь бы удрать из страны, которую маньяк из Ирака грозил стереть с лица земли ракетами советского производства, начиненными бактериями и газом…
А солдатики держали службу. И рвались в бой. И гневались на всех, кто предостерегал Израиль от вступления в войну…
Вот такие два института. Я еще выберу время, поразмыслю над этим вопросом. И не в сутолоке автобусного вокзала. Слава богу, на этой земле, как нигде в мире, предостаточно уголков для подобных
