— Психуешь? — Стас вновь принялся рассматривать журнал.
— Уборщица мне отдала дозиметр. Он выпал из кармана твоего пиджака.
Филипп показал латунную трубку и протянул ее Стасу. Тот не взял.
— Сколько?
— Не знаю. Стрелка зашкалила.
— Хохма…
Стас откинулся на подушку, потом резко приподнялся и выхватил у Филиппа дозиметр. Журнал сполз на пол…
— Возможно, там шестьдесят — семьдесят рентген. — Филипп старался придать голосу уверенность.
— Или шестьсот — семьсот, — проговорил Стас.
— Не может быть! Нет оснований! Причина одна: ты плохо завернул крышки, когда подбирал ампулу под патрон. В первый день. Вода и стены ямы стали радиоактивными… Сколько времени ты находился в яме?
Стас встал и подошел к окну. Четкие следы его босых ног, словно испарина на свежевымытом, не просохшем еще полу. Испарина эта улетучивается прямо на глазах. Вначале точки пальцев, затем пятки… А те следы, что у самой тахты, совершенно слились с полом.
— Филипп, иди-ка сюда. Видишь у дома двух оленей? Нет? У последнего дома. Тот, с рогами, вроде бы провалился в яму. Предупреди Манукяна. Идиотизм.
Уже полчаса они сидели в больничном садике. Филипп закончил дела в базовом лагере и прилетел в Нюрбу. Надежда, что Стас к тому времени закончит анализы, не оправдалась. Необходимо следить за изменением состава крови в течение нескольких дней. Теперь придется возвращаться домой одному. Хотя, судя по виду, Стас может идти в Ленинград пешком…
— Что ты молчишь?! Я ведь знаю, что в базовый лагерь послали дозиметриста.
Филипп не ответил. Он нагнулся и стал вытаскивать из рюкзака банку с вареньем, соленые огурцы, масло, шоколад… Все, что дали ему Манукян и Борский.
Стас наблюдал за суетливыми движениями Филиппа. Повторять вопрос не хотелось. Может быть, так лучше, менее страшно. Или наоборот?
— Я спрашиваю тебя, каким оказался в яме фон?!
— Двести рентген. Но учти, это непосредственно на поверхности, — заторопился Филипп.
— Нелепость какая-то, — негромко сказал Стас. — Все как сон. Не верю! Понимаешь, не верю! Я здоров.
Стас выхватил торчащую из рюкзака банку тушенки и сжал ее рукой. Банка смялась. Через надломленную Жесть брызнул сок. Стас приподнялся. Стремительно срезая листву карликовой березы, мелькнула банка…
Несколько минут сидели молча. Потом заговорил Стас:
— Знаешь, эту ночь я почти не спал. Не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли… К черту, почему я?! Зачем я ввязался в эту историю с прибором?! У меня в жизни были разные ситуации. Я был оптимистом и знал, что все будет в ажуре. А вот безнадежных ситуаций у меня не было. Этой ночью я как ненормальный бродил по палате и понял, что я слабак. Маленький и беспомощный, не нужный никому… Это были жуткие минуты. В коридоре дежурная сестра показала мне вечерние анализы: лейкоциты, эритроциты, гемоглобин… Все как в порядочном доме. Рядом отпечатаны нормы. Я посмотрел и успокоился. Лег. И тут мне стало стыдно. Стыдно до физической, огромной боли. Ни одна душа не видела моих переживаний. И все равно. Будто провели резкую черту. Раньше я на многих смотрел с чувством снисходительного превосходства. На тебя, на Олю. Мне казалось, я способен на большее, чем просто работать. А здесь, в больнице, я думал о Борском. Я же его презирал: мальчишка, пижонит. Но этой ночью я понял, что Борский недосягаем для меня, как и Оля… Какие у меня ценности? Тридцатилетний оболтус с незаконченным техникумовским образованием. Вся мудрость основана на хватке артельщиков Апраксина двора. Эта мудрость меня укоряла: «Фрайер, залез по глупости в дерьмо…»
Филипп несколько раз хотел прервать Стаса. Надо спешить на аэродром. Но он не решался. Пусть говорит. И Стас говорил:
— Если со мной что и случится, то не останется никаких следов. Даже заброшенного таежного профиля не останется. Ничего! Кроме халтурно отремонтированных магнитофонов… Для получения звания гроссмейстера шахматист должен набрать два гроссмейстерских балла. Первый и второй. Чтобы не стать подонком, надо всю жизнь набирать эти баллы.
На крыльцо вышла медсестра.
— Ларионов! Сколько можно вас ждать? Ступайте в лабораторию. Доктор ругается!
— Когда твой самолет на Иркутск?
— Через пятьдесят минут.
Казалось, Стас не расслышал:
— И знаешь, что самое обидное в этой штуке?.. То, как все нелепо произошло. Что я сам виноват в том, что плохо закрыл контейнеры в яме, когда подбирал ампулу. Досадно, что нет виноватых. Набил бы морду и немного успокоился.
— Виноватых ищешь? — произнес Филипп. — Я тебе могу помочь. С чего все началось? С чепухи. Какой-то гад неправильно расточил патрон под ампулу.
Стас криво усмехнулся и перебил Филиппа:
— Иди. Можешь опоздать…
Стас проводил Филиппа до калитки. Остановились.
— На заводе никому ни слова. Скажи только Корневу. И вручи ему этот злосчастный патрон для изотопа. Матери позвони: мол, задерживаюсь… А Оле передай эту штуку и все расскажи. Здесь записан ее телефон.
Стас протянул Филиппу красную коробку с собачьей мордой, усыпанную цифрами расчетов. Попробуй найди там номер телефона. Но Филипп нашел. Рядом с номером было написано: «Вот мы и на равных…»
— Ну и небритые мы с тобой, брат, — проговорил Филипп и, повернувшись, зашагал.
Стас все стоял в калитке, держа одну руку в кармане. Там лежала телеграмма. Та самая, Филиппу от Нины. Телеграмму Стасу вручила секретарша, когда он прилетел из базового лагеря. Передать или нет? Нет, пожалуй, не стоит. Пусть идет… А может быть, передать? Через несколько секунд он свернет за угол… Вот и свернул. Все!
Самолет ИЛ-18 прилетел в Ленинград точно по расписанию. В 19.50. Филипп не стал ждать пассажирскую тележку и пошел к зданию вокзала. Через летное поле. Пока подвезут багаж, он успеет позвонить. Он еще в самолете выписал нужные номера.
Г–2–35… Выборгская сторона.
Оля. А-а-а… Путешественники?! Ну, рассказывайте.
Филипп. Стас вам передал… Понимаете, Оля, с ним случилось… (Филипп все рассказал.)
Оля. Что ж он там начертал? «Теперь мы на равных…» Чудак человек. Послушайте, Филипп, я ему хочу написать… Я вчера видела знакомого, который схватил восемьсот рентген год назад. Честное слово. Он пригласил меня в театр на субботу… Все зависит от организма, а Стас — здоровый парень. Притом двести рентген — только фон в этой яме. Переливание крови, хорошее питание — и все исчезнет… Знаете, я дам ему телеграмму.
Филипп. Только не сообщайте, что вы в субботу идете в театр с тем знакомым.
Оля. Хотите, приезжайте ко мне, мы составим текст. Кстати, передадите мне сувенир. Записывайте мой адрес… Пока!
Гудки.
А–1–42… Дворцовая набережная.
Нина. Да, да… Ты?! Боже мой, откуда ты взялся? Что ты молчишь? Да отвечай же.
