— Если бы станок сломал. И свидетелей не было бы никого.
— Признался! — с маху ответил Кирпотин. — А чего не признаться?
— Врешь! — Сопреев покачал плоским коричневым пальцем. — Врешь ведь. А вот ты признался бы, а? — Он повернулся к Кириллу.
— Да, — резко ответил Кирилл.
— Кто? Ты? — Голос Сопреева звучал негромко и насмешливо. — Уж кто бы признался, да только не ты.
— Это почему же? — с обидой произнес Кирилл.
— Слишком ты себе на уме. И дорожка отцова вроде тебе не узка. Знаешь, что к чему.
— Вы меня отцом попрекаете! — взорвался Кирилл. — Были б вы помоложе, я бы с вами не так побеседовал!
— Отвяжись ты от парня, смола, — вступился Кирпотин.
— Это я станок сломал! — Кирилл хлопнул ладонью по станку. — Ясно?
Сопреев мельком взглянул на Кирпотина. Видно, они уже высказывали такую догадку.
— Ты на себя не клепай, — проговорил Кирпотин.
— Я не клепаю. В обед зашел. Хотел одну штуку попробовать. А как случилось, не пойму.
Оба механика молчали.
— Эх ты! Меня бы попросил. Или Михаила Михалыча. — Кирпотин вздохнул.
Сопреев нагнулся, поднял кусок ветоши и стал тщательно вытирать руки. Кирилл на него не смотрел, но знал, что Сопреев сейчас скажет что-то неприятное.
— Мы отца твоего, Кирилл, уважаем. Но пойми и ты нас. У всех семьи. Что заработал, то и принес. А работа тонкая, искусство, можно сказать. Черновых операций почти нет. Тут с твоими руками только вред один. Тебе нужна бригада, где молодежь, а у нас что? — Сопреев с силой швырнул ветошь в кучу и сплюнул.
Кирпотин смотрел в сторону и молчал.
«Так. Ясно. Они заодно. Ну и черт с ними! — подумал Кирилл. — Ведь сегодня утром и без того решил уйти. Значит, все правильно». Он повернулся и торопливо зашагал прочь.
И почему всегда встречаешь тех, кого меньше всего желаешь встретить? В длинном коридоре Кирилл увидел отца. Тот, заметив сына, сощурил зеленоватые глаза.
— Почему не на участке? Или еще не выспался?
В коридоре были посторонние люди, но Павла это не смущало. Наоборот. Он даже прикрикнул на сына громче обыкновенного. Кирилл остановился. Затем круто повернулся и пошел обратно.
— Ты куда? — Павел догнал сына и взял его за плечо.
— Ну вас всех! — Кирилл сбросил руку отца и рванулся вниз по лестнице.
Павел озадаченно огляделся. И дернуло же кричать, теперь пойдут чесать языками. Перешагивая через расставленные в проходе ящики, заготовки, Павел добрался до станочного участка.
— Кирилл был? — спросил он у Сопреева.
— Был. — Сопреев, не разгибаясь, взял отвертку. — Это, оказывается, он сломал станок.
— Как он? — Павел обеими руками схватил Сопреева и легко, как ребенка, развернул лицом к себе.
— Сам признался, — вступился Кирпотин. — Говорит, штуку какую-то хотел попробовать.
— Так-так, — перебил Павел. — Ну и что?
— А ничего. Я ему сказал, чтобы другую бригаду подыскивал, — произнес Сопреев.
— Как другую? — Павел в замешательстве даже отступил на шаг. — Кто тебе дал такое право?
— Тихо, Паша, тихо. — Лицо Сопреева побледнело. — Не испугались. Мы друг дружку, Паша, знаем лет двадцать. Нечего тут театр ломать. Определи его к Юрке Синькову, пусть подучится. А тут у нас вроде академия, а не школа.
— Да как же я ему в глаза посмотрю, ты себе представляешь? — растерянно сказал Павел.
— Все будет в порядке. Делай вид, что не отпускаешь его из бригады, — обычным своим тоном посоветовал Сопреев.
— Ну и пройдоха ты, Мишка. Ох и выжига! — Кирпотин ухмыльнулся. — Сколько тебя знаю, а все удивляюсь. Тебе бы в министерстве иностранных дел работать.
— Мне и тут ладно, — серьезно ответил Сопреев.
Греков размышлял о том, что значительную часть своего дня он тратит на всевозможные компромиссы, а само слово «компромисс» порой представлялось ему в виде здания, в которое можно войти или не войти. Чаще всего он входил. Так было спокойнее. Когда-то он бунтовал, сопротивлялся. И о нем возникло мнение как о принципиальном человеке: волевой, энергичный, умница. Но существует, вероятно, грань, достигнув которой, человек устает.
Вот и сегодня утром жена объявила, что надо достать тете Поле газовую плиту. Греков ненавидел тетю Полю. Еще в молодости, давно, ему пришлось уйти из общежития, чтобы освободить комнату для Пашки Алехина, поскольку тот женился. Подвернулась тетя Поля с ее деревянным домиком. Грекова она называла «Ганадий», носила кирзовые сапоги, торговала жареными подсолнечными семечками и материла соседей. Племянница ее, Шурочка, училась в медицинском институте. Вскоре эта Шурочка стала женой Грекова. А связав свою судьбу с Шурочкой, Греков связался и с тетей Полей. Молодожены получили квартиру от завода, но тетя Поля прикладывала все усилия, чтобы не оказаться в забвении. Греков построил забор, отремонтировал дом. Иногда он пытался бунтовать, но совместными усилиями Шурочки и тети Поли бунт подавлялся и в наказание сваливалась еще какая-нибудь просьба. Компромиссов тетя Поля не признавала. И если требовалась газовая плита, то только четырехконфорочная, с терморегулятором. «Вам же все останется. Дача. И цены ей не будет. Не для себя стараюсь», — твердила она. Эта фраза придавала новые силы Шурочке, и обе женщины брали Грекова в оборот.
— Сколько ей лет? — спросил Греков, разыскивая в записной книжке номер телефона приятеля, директора завода бытовой техники.
— Семьдесят пять, — ответила Шурочка.
— Бессмертная старуха! — Греков вздохнул, найдя нужный телефон.
Послать бы подальше назойливую родственницу. Но готов ли он выдержать дни, полные упреков, скандалов, многозначительных намеков, когда и на заводе хватает неприятностей? К тому же рано или поздно тетя Поля возьмет свое. Напрасная трата энергии.
Или взять предысторию последних рекламаций. Несложный при сборке прибор начал хромать от дефектов датчиков. Приходилось пожинать плоды компромисса с ростовским заводом. Не прояви он тогда мягкотелости, не подпишись под условием, что качество датчиков можно проверить только в сборке, все было бы иначе.
Начальника сборочного цеха Греков застал за обработкой нарядов. Вместе с ним трудились две нормировщицы.
— Солдатские щи хлебаешь, генерал? Молодец! — насмешливо похвалил Греков. — И без всякого материального вознаграждения, как я понимаю.
Стародуб задержал палец на кругляшке счетов, чтобы не сбиться, записал цифру на бумаге и поднялся.
— Так ведь не успевают люди. Сорок наименований подбить надо. Не генерал я, а лейтенантик. Вот вы, верно, генерал. — Чуть склонив набок голову, Стародуб настороженно разглядывал Грекова. Неспроста же тот пришел.
— Есть работа, Кузьмич, — проговорил Греков.
— Без дела вроде и не сидим, — осторожно ответил Стародуб.
Нормировщицы оставили ручки арифмометров: очень уж интересно было послушать разговор начальников.
— Надо, Ваня, потрудиться, — озабоченно сказал Греков. Со стороны глядеть, он будто кот, легонько пробующий лапой мышь: и знает, что та не убежит, да приноравливается, как половчей сцапать.
— Так ведь я не отказываюсь. — И Стародуб, словно мышь, притворившаяся мертвой. Понимает, что положение ее безнадежно, но надеется, что авось удастся выкрутиться. Спектакль, да и только. И хоть
