Сопрееву. Татьяна его терпеть не может.
У Павла даже поднялось настроение. Он взял шерстяную тряпку, обтер просохшие вощеные доски, достал бутылку с лаком, пропитал новый тампон и приступил к лакированию. Но полностью отключиться от тревожных предчувствий ему не удалось. Он услышал шаги Татьяны, когда она уже входила в комнату, и неожиданно им овладела мысль, что Татьяна сейчас непременно скажет нечто такое, что может оглушить его, разрушит столь заботливо созданный им домашний мирок, превратив все это в кучу ненужного хлама. Он не знал точно, что она скажет, но чувствовал, что после ее слов уже ничего нельзя будет изменить, и поторопился предотвратить неизбежное.
— Знаешь, — чуть ли не выкрикнул он, — мне предложили купить собаку. Ты ведь, кажется, хотела иметь собаку хорошей породы. — Павел заставил себя улыбнуться и отбросил со лба волосы — когда-то Татьяне нравился этот жест.
И в это мгновение зазвонил телефон. Руки Павла были заняты, и трубку подняла Татьяна. Несколько секунд она вслушивалась, очевидно не совсем понимая, о чем идет речь.
— По-моему тебя, — сказала она, передавая трубку мужу.
Павел обтер ладони влажной тряпкой. По мере того как он слушал, лицо его тяжелело, становилось бурым. Он подтянул ногой табурет и сел. Татьяна не отводила тревожного взгляда от его лица. Наконец Павел опустил трубку.
— Что случилось, Паша?
— Что случилось, спрашиваешь? То-то его сегодня не видно было в цехе. Я решил, что опять его Синьков в институт послал.
— Кирилла, что ли? — упавшим голосом спросила Татьяна.
— Ах, негодяй! Ну приди только, я ему устрою! Следователь звонил из милиции.
— Как из милиции?
— Так. Из милиции. Жулик наш сыночек, жулик! На ипподроме дела обделывал. В аферах участвует, стервец.
С костяным стуком Павел собрал расставленные вдоль стены доски.
— Что произошло?! Ты можешь наконец сказать?!
— Связался с проходимцами. С каким-то жуликом-стариком. Деньги за него в кассе получал, гаденыш. Услуживал… Ах, негодяй, негодяй!
Павел заметался по кухне широкими шагами, неуклюже задевая углы стола, стульев.
— Его что… задержали?
— Нет. Пока нет. Пока. Так следователь и сказал… Я ему все ноги переломаю, стервецу. Никогда не бил, вот и получил.
Павел прижался спиной к стене, точно хотел загнать обратно в себя выплеснувшуюся злость.
— Успокойся. Надо еще разобраться, — Татьяна пыталась говорить ровно. — Может, ничего особенного и не случилось. Иначе б тебе не звонили, без тебя справились бы.
— Вот, вот… Когда он напился на заводе, Синьков тоже так сказал. А что случилось? Подумаешь?! — передразнил по-бабьи Павел. — А теперь парня на ипподроме застукали.
— А может, к нему давно приглядывались? Еще с тех пор, как твои орлы-молодцы, всякие там сопреевы, парню житья не давали. А ты, отец, в кустах отсиживался. Свои маленькие интересы берег. Чтобы кто о тебе дурно не подумал, что сына по блату опекаешь, да?
Голос Татьяны набирал высоту. И звенел. Теперь она, казалось, шла напролом, не разбирая дороги. Узкие, покатые плечи приподнялись. И фигура стала плоской, неуклюжей. Предательские морщинки выступили у губ, у глаз. Даже волосы, которых казалось не трогало время, лохматились и свисали бесцветными буклями. Сейчас она выглядела значительно старше своих лет…
Кирилл сразу понял — что-то произошло. Свет горел во всех комнатах. Он взглянул на часы: ровно одиннадцать. Обычно в это время мать и отец давно спят.
Он снял пальто, прошел в ванную и долго мыл руки, стараясь угадать, что кроется за этой подозрительной тишиной. Но мысли его вновь и вновь возвращались к Ларисе. Ему не хотелось уходить от нее. Да и зачем, собственно? Он решил остаться у нее насовсем. Но Лариса была против. Она боялась, что, увидев его, бабка догадается обо всем.
Кирилл вышел из ванной и погасил свет.
Отец сидел за кухонным столом. Мать была в комнате, слышались ее шаги.
— Мама, есть хочу! — крикнул Кирилл.
Отец повернул голову.
— А тебя там не кормили?
— Где, папа? — Кирилл насторожился, но не подал вида.
— Там, где ты был.
— Почему же? Кормили, — Кирилл усмехнулся, — но мало.
Мать торопливо вошла в кухню. Оглядела сына. Кириллу ее взгляд показался настороженным. Она достала из холодильника кастрюлю, вынула два голубца, положила на сковородку, полила соусом и поставила разогревать.
— Может, все-таки расскажешь нам, где ты был? — Отец не спускал с Кирилла глаз.
— Где я был? — Кирилл опять не смог сдержать улыбки. — Нет, пожалуй, не расскажу… Впрочем, я был у одного близкого мне человека. Вот и все, что я могу вам сказать.
— И на ипподром не захаживал?
Кирилл вздрогнул. Вот оно что! Что же им еще известно? Во всяком случае, пока еще рано волноваться.
— Может, расскажешь нам о бегах? — Отец старался говорить спокойно, но это у него не получалось.
— Паша, сейчас не время. Поздно уже, — произнесла Татьяна. — Пусть ест и идет спать.
Кирилл облегченно вздохнул. То, чего он боялся больше всего, что могло в любую минуту произойти между матерью и отцом, по-видимому, не случилось. Иначе мать не стала бы обращаться к отцу таким будничным тоном. Ну а остальное — черт с ним!
— Так мы с мамой ждем. Говори.
— Вы с мамой ждете? Что ж, я скажу, попробую. Бега, ну это — бега. Это черт знает что. Это взрыв! Это радость. Это камень в бочку с дождевой водой… Допустим, я спешу на бега, да? А навстречу прохожие. И мне кажется, что они улыбаются мне, подмигивают. Когда я вспоминаю лошадей, мне кажется, что со всех сторон этих шкафов, полочек выглядывают длинные лошадиные морды с печальными глазами.
Татьяна засмеялась.
— Браво, Кирилл. А ты — поэт…
Кирилл подмигнул матери. У него было прекрасное сегодня настроение. К тому же ему самому нравилось то, что он говорил.
— И я иду на бега, как на свидание. Я не игрок, нет. Пороха не хватает, да и с деньгами не очень. Но мне интересно наблюдать за этими людьми. Есть среди них и жулики. Ну их! Не о них речь… Ведь вы спрашиваете о бегах! Я говорю о тех людях, кто рискует ставить, потому что не может не рисковать, такие у них натуры, Павел Егорович. — Кирилл уже совсем повеселел. Он шутливо развел руками и поклонился. — Я кончил свое странное объяснение. Теперь могу есть?
Татьяна отставила сковородку. Кажется, голубцы успели немного подгореть. Достала тарелку.
— Ты будешь есть, Паша?
Павел молчал. И Кирилл взглянул на отца — чего это он?
— Ну… а следствие что показало?
— Какое следствие? — Кирилл напрягся. Так вот он что? Ах, Топорков, Топорков, верный страж закона. Вот почему ты интересовался номером домашнего телефона. Решил проявить гражданскую заботу, чтобы никто не упрекал тебя в казенщине. Возможно, ты и прав по-своему, Топорков. Только ты плохо разбираешься в людях, следователь. Ведь сам отметил, что Кирилл вот уже столько недель не показывался на ипподроме. Отошел от этого. Нет, все-таки догнал и плюнул. Эх, Топорков, Топорков… Честно говоря, Кирилл подозревал, что телефон взят именно с этой целью, но как-то не хотелось верить…
— Какое следствие? — повторил в растерянности Кирилл.
