деньской свечки боженьке ставь.
– Восьмой… – еще не осознавая слышанное, проговорил Елизар.
– Восьмой, Елизарушка, – Зюмин тронул рукой пульт управления. – Разве такую махину сразу остановишь?
Елизар постоял, переминаясь с ноги на ногу, и вновь двинулся к двери.
– Ты возьми деньги-то, хоть часть… Мы с Федором собрали. Остальные на днях занесу, клянусь.
– Ладно тебе… Все и принесешь, – засуетился Елизар. – Побегу. В вагоне заждались.
– Посиди еще, а? Побалакаем о том, о сем. Видишь, какая работа, сплошной кайф… В тепле…
Елизар промолчал.
Спустился по ступенькам. Вытянул ногу, нащупал податливую щебенку и побежал вдоль локомотива, хрумкая мелким морским галечником. И тут, в хилом кустарнике, что рос в неглубоком распадке у самого полотна дороги, он увидел высоко торчащее кривое топорище.
Елизар опешил. Пережитое вдруг прокрутилось в его сознании и обернулось этим захватанным куском дерева… Нет, ему ничего не почудилось, все произошло на самом деле.
Он сбежал к распадку, ухватил топорище, вырвал его из кустарника. На черном топоре блестела свежая заточка.
Перекинув топор через плечо, точно так, как нес его тот бедолага, Елизар побежал.
Первыми встретили Елизара служки из почтово-багажного. Им не терпелось узнать, в чем дело. Но Елизар отмахнулся, нет времени…
Дверь ближайшего вагона была распахнута. На площадке, сдерживая спиной любопытных, стоял тихий Шурка Мансуров, младший из единоутробных братьев-проводников.
Елизар задвинул топор на площадку и вцепился в высокие поручни.
– Что такое, что случилось?! – негромко зачастил Шурка, подхватывая Елизара за плечи.
– Человека чуть не задавили, – Елизар взобрался на площадку.
– Тебя, что ли? – уточнил тугодум Мансуров. – Ты что, из вагона упал?
Елизар секунду вглядывался в невинные Шуркины глаза, которые ничего не отражали, кроме далекой кромки леса.
– Как я мог выпасть, соображаешь? Где мой вагон, где локомотив! – и, подхватив топор, Елизар добавил. – Дрова бегал рубить, титан растапливать.
– А-а-а, – с некоторым разочарованием протянул Шурка. – А ревизоры не сели?
– Откуда? Из леса? – Елизар махнул рукой и скрылся в глубине вагона.
Глава четвертая
Свиридов проснулся. Соседняя кровать была пуста. Он резко приподнялся и сел, продев ноги в новые, по-сибирски опушенные мехом домашенки.
В номере никого не было. И если бы не чемодан в прихожей да яркие склянки, расставленные на полке ванной комнаты, можно было подумать, что он по-прежнему один в этом царском номере. Часы показывали половину восьмого, обычно машина ждала его внизу без четверти девять… Свиридов подсел к телефону. Вчера, когда они с Елизаветой вернулись в гостиницу, ему сообщили о сходе с рельсов двух вагонов на главном пути семеновской тяги. Выезжать он не стал, но приказал держать в курсе дел. Ночью его не тревожили, стало быть аварию ликвидировали, но надо проверить. Дежурный подтвердил – да сход устранен, главный путь уже открыт и, более того, скорый шестичасовой проследовал участок по графику… Свиридов сделал еще несколько звонков. Его беспокоил порт. И предчувствие не обмануло: не хватало рефрижераторов для отгрузки скоропортящейся продукции. Надо срочно собрать холодильные секции по отделениям, у кого сколько есть, и гнать в порт. Он знал психологию начальников отделений – главное, чтобы не болела голова за свои участки. Никакие просьбы портовиков их не проймут, а если прикажет начальник дороги, то…
Дверь в прихожей скрипнула.
Придерживая плечом телефонную трубку, Свиридов обернулся. На пороге стояла Елизавета. Водяные разводы покрывали ее плащ.
– Алеша, дождь идет, такой дождь. А мочить некого, все спят, выходной.
Свиридов совершенно выпустил из виду – сегодня выходной, и шоферу было приказано подать машину на два часа позже обычного.
– Сейчас устроим пир! – крикнула Елизавета из прихожей. – У вас в городе отличные молочные продукты.
– Тише, Лиза, – Свиридов прикрыл трубку ладонью. – У меня серьезный разговор.
– Ты соткан из серьезных разговоров, Алеша, как ткань из ниток. – Елизавета подошла к столу и нажала рычаги телефона.
Свиридов онемел, представив, в каком шоке сейчас находится его собеседник – решил, что разговор прерван гневом начальника дороги.
– Я специально приехала к выходному, думала, хотя бы первый день проведем вместе. Работай, как все, Алеша. Я не только жена, я – врач и знаю, что говорю. И потом – это непрофессионально, Алеша. В нижнем белье, у телефона. Фу! Надень хотя бы фуражку с молоточками!
Елизавета сорвала с вешалки черную фуражку, вернулась к столу и нахлобучила ее на голову Свиридова.
– Генерал! На кого вы похожи?! Ха-ха… В трусах и фуражке! – Елизавета, не переставая хохотать, присела на тахту. – И трубка в руках… Ох, не могу!
Свиридов насупленно молчал. Он не помнил, когда так бы смеялись над ним. Вероятно, все дело в интонации, непривычной и обидной. Он чувствовал раздражение и… испуг. То же самое он испытывал вчера, в ресторане гостиницы, куда они спустились поужинать…
Елизавета поднялась, подошла к Свиридову и сняла фуражку.
– Не сердись, Лиза, – проговорил Свиридов и тронул телефон, вызывая зуммер. – Ты уже отвыкла… Я и там, в Чернопольске…
– В Чернопольске ты не сидел по выходным в трусах у телефона, – перебила Елизавета.
– В Чернопольске был налаженный механизм…
– Господи, о чем мы с тобой говорим? В первый день моего приезда! – Елизавета резко повернулась и ушла в спальню.
«Действительно, нелепо», – думал Свиридов, набирая телефон коммутатора. Телефонистка соединила его с Березовской. Далекий голос начальника отделения звучал виновато, он заранее был готов во всем покаяться.
– Послушайте, Глымба. Приказываю гнать в порт все свободные рефрижераторы. К вечеру я должен забыть об этом.
Свиридов положил трубку. Он был собой недоволен. Сознание недовольства изматывало, он знал по опыту. И почему он накинулся на этого Глымбу? Наоборот, надо было не приказывать ему, а просить, ведь тот, как говорится, должен стоять на ушах, чтобы наскрести эти чертовы рефрижераторы. И что за манера распинать подчиненных за несуществующие грехи. Не мешало бы извиниться перед Глымбой. Но так ли поймет? Мнение о начальнике дороги как о человеке мягком и отходчивом можем сыграть плохую услугу, это точно… Окончательно расстроенный, он отодвинул телефон и увидел оставленную на кушетке фуражку. Из-под высокой тульи ехидно высунулся черный лакированный язык. Сознание обожгла короткая мысль: а что, если Елизавета с той же легкостью уйдет от него, как ушла от архитектора? Эта мысль придавила Свиридова к креслу своей обнаженной ясностью.
– Лиза, – проговорил Свиридов. – Ты больше не любишь меня?
Копошение в спальне оборвалось. В долгой томительной паузе стучали о жесть подоконника дождевые капли.
– Лиза, – еще тише повторил Свиридов вялыми губами. – Ты меня больше не любишь?
В дверной проем из глубины спальни выплыло лицо Елизаветы. Неясные черты, казалось, были погружены в замутненную воду, лишь волосы четко распадались на лбу.
