— Извини, я как снег на голову. Честно говоря, не думал тебя застать. Проходил мимо, решил, дай зайду проведаю.
Алена все молчала.
Глеб сел в кресло. Зачем он врет? Ведь специально пришел!
Комната была аккуратной, чистой. Старинный письменный стол на коротких резных ножках, лампа под фарфоровым абажуром, книги в золоченых толстых переплетах. Бронзовые подсвечники. Старинная работа…
Он мельком взглянул на Алену. Темные ее волосы перехватывала широкая красная лента. Расклешенные джинсовые брюки и пестрая кофточка эффектно выглядели на фоне всей этой старины.
— В такой комнате надо носить халат с кистями! — Глеб сердился на себя, он не мог найти верного топа.
Что-то за стеной упало, покатилось. И опять тишина.
Алена поставила стул спинкой вперед и села верхом. На ее смуглом пальце тускнел граненый крупный камень в хитро сплетенном узоре кольца.
И Глеб почувствовал нелепость своего прихода. Зачем? Он и к Никите не хотел идти, а пошел. Теперь вот к Алене… Надо встать и уйти. Самое благоразумное.
— До какого класса мы учились вместе, не помнишь?
— До седьмого, — ответила Алена. — После седьмого я перешла в другую школу.
— Но ведь я старше тебя на год, а учились вместе.
— Значит, ты был второгодник.
— Я? Ничего подобного! — растерялся Глеб.
— С чего ты взял, что ты старше? Мы однолетки. Это Марина младше меня на год, вот ты и решил.
Алена положила подбородок на спинку стула и пристально, не мигая, рассматривала Глеба.
— Кстати, о школе, — сказала она. — В школе ты дал мне прозвище «Ушастик». Помнишь? Ты основательно тогда мне портил настроение.
Глеб бросил взгляд на ее гладко зачесанные волосы.
— Что ж, ты нашла свою прическу. Она прячет дефект и выставляет достоинства. Ты, вероятно, самая красивая в своем институте.
— Да, ты мне много попортил крови. У тебя легкая рука, почти вся школа меня дразнила Ушастиком. И когда я почувствовала себя взрослой, жизнь моя стала невыносимой из-за твоего дурацкого прозвища. Тогда я перешла в другую школу. Все из-за тебя.
— Какая чепуха. Науськала бы своего папу. Он человек горячий, с древнегреческой кровью. Дал бы мне по шее, и дело с концом. Признайся, это не очень серьезно звучит.
Глеб улыбнулся.
Алена продолжала смотреть в сторону. Брови ее расширились.
— Несерьезно звучит? Конечно, серьезно лишь то, что касается тебя лично. — Голос Алены дрогнул.
— Послушай, — изумился Глеб. — Неужели ты держишь в голове какие-то детские проказы? Столько лет!
— Конечно, ведь тебе все прощается. Избранник божий!
— Почему ты так со мной разговариваешь? — тихо проговорил Глеб.
— Потому что я ненавижу тебя!
Алена теперь смотрела в упор на Глеба.
— Ты сделал нас подлецами — меня, Марину, Никиту. Я ненавижу себя, их. Мы безвольные слюнтяи, которые мучаются твоей виной. А ты? Ты прекрасно выглядишь. В почете. Самоуверен и красив. Единственно, что тебя беспокоит, это чтобы мы молчали. Ты бродишь по нашим квартирам, заглядываешь в паши глаза, как пес… Отсюда ты отправишься к Никите, если уже не побывал у него… Мой тебе совет — уезжай из этого города. Чтобы никто-никто не знал, где ты, чем занимаешься. Пропади, сгинь! Может быть, и мы тебя забудем.
Небо оставалось чистым, прозрачным, покрытым меленькими веснушками звезд. И было непонятно, откуда брался этот снег. Густой, мокрый, он валил точно из огромной прорехи…
Глеб запрокинул голову и слизывал с губ снежинки. Теперь он понял: снегом исходила туча, край которой зацепился за телевизионную башню.
Трое парней расположились с гитарой на соседней скамейке. Глеб узнал этих парней — они ошивались в Аленкином подъезде, когда Глеб туда входил полчаса назад.
Без четверти одиннадцать, пора и домой. Марина сегодня осталась ночевать в детском саду. Ей трудно стало приезжать к Глебу каждый день, в автобусе ее тошнило. И с матерью у нее в последнее время что-то не очень ладно складывались отношения. Не то чтобы они ругались, нет. Наоборот. Просто молчат. Или разговаривают подчеркнуто вежливо, что хуже любого скандала… Может быть, и верно — лучше уехать ему, как сказала Алена? Какие страшные были у нее глаза, ненавидящие. Вспомнила вдруг далекую глупую историю. «Ушастик»! Выходит, помнила, не забыла за столько лет! Мало ли как кого в детстве называли, смешно даже… Кажется, именно из-за этого прозвища он тогда даже подрался с Никитой. Никита был влюблен в Алену и ревновал ре к Глебу. Они подрались в раздевалке, после волейбола. Глеб оттолкнул Никиту, ему драться не хотелось, они считались друзьями. Но тот ударил Глеба своим мягким девчоночьим кулаком. Ну и пошло-поехало…
Глеб сидел на скамье, курил и удивлялся. Сколько воспоминаний пробудил этот визит к Алене! А прошло много лет… Может, действительно уехать? Работу он всегда себе найдет, да и Марина успокоится…
Ладно. Пора идти.
Из-за угла показалась фигура в шляпе, с поднятым воротником и каким-то предметом под мышкой. Человек спешил и вскоре поравнялся с Глебом. Под мышкой он нес скрипичный футляр.
И тут Глеб услышал голос:
— Послушайте, Паганини! Не проходите мимо!
Глеб оглянулся. Трое парней преградили дорогу скрипачу.
— Что, собственно, вам надо? — проговорил скрипач.
— Полонез Огинского! Исполни! — проговорил один из парней. — Хочется серьезной музыки. Опохмелиться.
Скрипач оглянулся. Стекла его очков тускло отразили далекий фонарь. Очевидно приняв и Глеба за одного из хулиганов, он сник.
— Прошу вас! Я тороплюсь… Я могу дать денег.
Он суетливо сунул руку в карман. Не нашел. Прижимая скрипку, он принялся шарить во втором кармане.
— За кого ты нас принимаешь, Паганини?! — Тот, с гитарой, ухватил скрипача за руку. — Мы любители чистого искусства. Сыграй — отпустим!
— Но… я не знаю полонеза Огинского.
— Тогда дай я сыграю.
— Сыграй, Тиша! — воодушевился коренастый. — Попробуй!
Скрипач крепче прижал футляр.
— Нельзя. Снег идет. Сыро.
— Сыро? — И коренастый сбил с головы скрипача шляпу.
— Вы что? Хулиганы! — вдруг выкрикнул скрипач. Возмущение на мгновение перевесило страх, и он толкнул коренастого в грудь, наклонился и поднял шляпу.
— Ах, ты драться? — выкрикнул коренастый и ударил скрипача.
Глеб сидел не шевелясь. Мгновениями он готов был сорваться с места, расшвырять этих молодчиков. С каким бы упоением он это сделал! Его тренированные, сильные мышцы были возбуждены. Они были готовы к этому, они требовали, ныли от нетерпения, от жажды борьбы… Но ему нельзя ввязываться ни в какие истории. Всю жизнь теперь он будет прятаться, ибо сам страшной виной виновен. И всю жизнь