— Так ведь собирался ехать Кравец, — проговорил Глеб.
— Ученый совет решил, что он не готов.
— Но ученый совет мою работу и в глаза не видел!
— Это я беру на себя. Достаточно им показать последние результаты. Выходить надо, Казарцев, заявляться. А конференция, сам понимаешь, — сразу на виду. Я уже прозондировал. Начальство — за! Сходи в первый отдел, возьми разрешение на работу в ночные часы.
Михаил Степанович поднялся.
Надо было поблагодарить, сказать: «Спасибо, Михаил Степанович», или еще что-то в этом роде, но Глеб молчал…
Он взял фломастер и принялся что-то рисовать на кальке.
Вообще жизнь Глеба складывалась без особых неприятностей.
В школе он считался хорошим учеником, его ставили в пример. И ему правилось учиться. Нравилось вечернее сидение за секретером. В квартире в это время было тихо.
Ощущение восторженности не покидало его. Свойство натуры — увлеченность, дар божий. Чем бы ни занимался. После десятого класса он не стал поступать в институт, а устроился в КБ, точно зная, что ему нужно. В кадрах его зачислили подсобником-курьером в отдел сбыта. Выдали автобусную карточку. Полгода он ездил по учреждениям, развозил в специальном чемоданчике-контейнере хрупкие интегральные микросхемы. Однажды на очередном открытом семинаре в лаборатории Михаила Степановича Курочкина выступил парень. Он ничего не предлагал, а лишь задавал вопросы. Наивные и ясные. Ему отвечали снисходительно, принимая за сотрудника одного из многочисленных отделов конструкторского бюро. Спустя несколько дней в коридоре КБ Михаил Степанович вновь встретил этого парня. Разговорились. Узнав, что Глеб всего лишь курьер отдела сбыта, Курочкин переманил его к себе. А через три года предложил инженерную должность. Глебу тогда был двадцать один год.
Жизнь шла по восходящей… До вчерашнего дня! Возможно, и наступит время, когда он забудет вчерашний день, как забывают выздоровевшие больные темные больничные коридоры, подоконники, заставленные фикусами, марлевые оконные занавески… Именно так: самое разумное — положиться на естественный ход вещей. Обратно не повернуть, значит, все предначертано, все предопределено. И не надо было ни о чем никому рассказывать, впутывать посторонних людей. Как же случилось, что он рассказал? От страха и отчаяния? А может быть, и какой-то неосознанный расчет: мол, не утаивал он, хоть и скрылся с места происшествия. Не смолчал. Рассказал друзьям, рискуя тем, что история эта перестанет быть тайной, что может и выплеснуться наружу. Теперь трудно понять — рассказал, и ничего уже с этим не поделать…
Глеб аккуратно уложил фломастер в прозрачный футляр. Стянул сатиновые нарукавники. Первый отдел находился этажом ниже…
— Да! А у нас опять на улице ЧП! — воскликнул Цимберов, ни к кому не обращаясь.
— Битва у гастронома? — спросил Доронин. — У вас веселый райончик.
— Вчера на Менделеевской бабку сбили. На том же месте, где неделю назад такси в дом долбанулось.
— Кто же наколол бабусю? — Гоша Ведерников разминал сигарету, раздумывая, выйти покурить или еще рано.
— Там место такое — поворот и сразу темень, — ответил Цимберов.
Не решаясь выйти в коридор, чернокнижник Гоша все еще разминал сигарету.
— Естественная убыль, — произнес он философски. — Жертвы стремительного века. В конце концов, общество должно смириться с тем, что рост техники влечет за собой гибель какой-то части членов этого общества. Жертвы прогресса. Никто тут не виноват. Автомобили — дело рук человеческих. Мы вот тут с вами сеем разумное, а, глядишь, через некоторое время — бац и где-нибудь хлопнут, допустим, Женьку Цимберова, каким-нибудь электронным лучом, предназначенным для стирки белья. По неосторожности. И не надо будет мне отдавать Женьке долг — семь рублей…
— Ну в случае с Женькой это одно — он сам луч этот растормошил, — вступил Доронин. — А старушка-то при чем? Божий одуванчик. Она тут при чем?
— Единый организм, — продолжал вещать Гоша. — Я читал, что существует теория единого организма у муравьев. Отделите муравья от муравейника, и он перестанет существовать, как не может существовать отдельно часть нашего тела. И весьма возможно, что люди тоже неотделимые части чего-то общего, связанные какими-то неизвестными полями единства. Не социальными, а биологическими. А раз так, то достижения и просчеты общества касаются не отдельных людей, а всего человечества. И бабуся наша, как ни жаль, частица этого поля. В то же время другая бабуся, где-нибудь в клинике, поддерживает свою жизнь с помощью сложной аппаратуры искусственного сердца, которая является таким же продуктом века, как и автомобиль. Так на так!
— Глупости! — Доронин крутнулся на своем вертящемся стуле. — Ерунда! Вооружи твоей теорией общество, и завтра самым безопасным местом будет ящик под могильной плитой.
Книжник Гоша печально покачал головой:
— Очень жаль, Доронин, что ты в таком прикладном смысле понял мою точку зрения. Тебе, Доронин, не хватает полета фантазии, воображения. Ты примитивист, Доронин. И вульгарный материалист. А может, просто еще маленький.
Доронин разозлился. Намек на его маленький рост всегда выводил добряка Доронина из себя:
— Да! А того гада, который наколол старушку, я б в тюрьму упек. И не дрогнул. Паразит. Пользуется достижением цивилизации, а ездить, как человек, не умеет. Или накеросинился в стельку. Его хотя бы поймали?
— Нет, — ответил Цимберов. — Все шито-крыто. И никаких улик…
— В связи с этим я вижу еще два любопытных аспекта, где полностью вина ложится на все общество, а не на отдельных его членов. — Ведерников все никак не мог угомониться в своем полемическом раже. — Во-первых, прежде чем доверять братоубийственный снаряд какому-нибудь паразиту, как выразился маленький Дороша, надо разработать надежные средства для раскрытия преступления, чтобы паразит был убежден в неотвратимости наказания. А главное — прежде чем наводнять улицы автомобилями, надо так решить дорожную систему, чтобы божья старушка не боялась улицы. Смешно — фонарь не могут повесить.
Гоша Ведерников высказал до конца все, что думал по поводу происшествия на Менделеевской улице. Он был категоричен в суждениях и бескомпромиссен. Хотя в жизни Гоша слыл рассеянным чудаком и человеком незлым.
— Кончать надо с этой эволюцией, — вздохнул Цимберов. — А то из-за кандидатов наук в автобус уже не влезть. Не подготовлен дух наш к тому, что мозг и руки вытворяют. И бед не оберемся.
А Гоша Ведерников так и не решил, с кем выйти на площадку покурить. Одному скучно. Он и курил в общем-то ради трепа на лестничной площадке.
— Что, дед, покурим? — обратился он к Глебу Казарцеву.
Глеб не ответил и вышел из лаборатории.
Из бесед со свидетелями по делу № 30/74.
«…Да. Повестку я получил, но явиться не мог… не хотел, так точнее. Почему? Мне надо было многое обдумать. Я чувствовал, что мои показания вопреки желанию не выставляют Казарцева в лучшем виде… Ради истины? А что преследует в конечном счете поиск истины? Наказание преступника! А преступник ли он? Он виновный, но не преступник… Понимаю, это дело суда, но я высказываю свое мнение…»
Из протокола следствия по делу № 30/74.
«Вызванная повесткой свидетельница А. Павлиди в следственный отдел ГУВД не явилась ВТОРИЧНО.
