Ленинграда. У нее такое здоровье, что ко всему надо быть готовым. Но едва он открыл дверь, как в коридор ворвался голос Марины, полный упрека и негодования… И лишь затем показалась сама Марина с копной черных, перекинутых на грудь волос, перехваченных у затылка красной лентой.
Стремительно миновав коридор, она вошла в комнату, чтобы наверняка убедиться, что там никто не скрывается, и лишь потом обернулась к Тарутину, обхватила ладонями его голову и, притянув, громко и коротко поцеловала, точно отсалютовала, точно награждала за то, что он ее ни с кем не обманывает. А Тарутин с тоской подумал, что все это надо кончать. И немедленно… Если сейчас не покончить, это будет продолжаться еще долго. Он не видел Марину давно. Не звонил. И вот она сама пришла к нему. Только с ее взбалмошным характером можно врываться в такую рань. Наверно, еще вчера вечером она, не видя Тарутина, и не думала о нем. А утром вдруг ей захотелось его увидеть…
— Послушай, Марина, нам надо серьезно поговорить.
— Запри дверь, дует. И я продрогла.
Тарутин вышел в коридор. Запер дверь. А когда вернулся, Марина уже была в постели. Непостижимо, как она все быстро делает…
— Нам надо поговорить, Марина.
— Прекрасно. Я подвинусь… И учти, мне надо успеть на работу.
Тарутин стоял посреди комнаты. В спортивном трикотажном костюме, который он успел натянуть на себя, услышав звонок…
Он видел, как одеяло вздыбилось на ее высокой груди и волосы сползли с подушки, блестящие и черные. Еще немного, и он уступит не только Марине… но и себе.
— Послушай, Марина…
— Господи, какой ты зануда. Не могу понять, что я в тебе нашла? Как ты справляешься с этой оравой шоферов?
— Плохо справляюсь… Притягательность наших с тобой отношений была в том, что мы не навязывали себя друг другу…
— Ты еще долго будешь болтать?
Марина рассерженно отвернулась к стене.
Сейчас или никогда!
Тарутин вышел в ванную комнату и запер дверь. Несколько минут он стоял, пытаясь справиться с волнением. Затем осторожно, будто боясь спугнуть давящую тишину, присел на край ванны. Тишина становилась все невыносимей. Казалось, она подталкивала Тарутина к двери… Он поднялся, открыл кран и подставил ладонь. Так он простоял довольно долго. Падающая в ладонь упругая струйка теперь удерживала его в ванной комнате точно магнитом. И когда хлопнула за Мариной входная дверь, Тарутин еще некоторое время продолжал держать ладонь под краном… Ему стало жаль Марину. Не надо было так резко, грубо. Столько лет тянулась их связь — хотя бы в память об этом. Однако все, что посылает человеку судьба, оценивается в зависимости от настроения в данную минуту. А настроение у Тарутина было неважное. Этот тридцативосьмилетний мужчина казался сейчас себе типичным неудачником. Широко расставленные темные глаза смотрели в зеркальное отражение, словно Тарутин наблюдал за каким-то незнакомцем, по странной случайности повторяющим все его движения…
Первым в кабинет директора вошел парторг Фомин.
«Теперь появится и председатель месткома», — подумал Тарутин. И верно. Дверь вновь приоткрылась, пропуская в кабинет маленького круглощекого Дзюбу. А если они приходили вдвоем, можно было с уверенностью сказать: будут жать на директора. Последний раз так было неделю назад. Весь сыр- бор разгорелся из-за художника-оформителя. Дело в том, что художник в таксомоторном парке не положен по штату, а комиссия райкома обратила внимание на плохое состояние стендов наглядной агитации — плакаты невыразительные, какие-то дикие физиономии пешеходов и водителей, кривые буквы, блеклые краски. К тому же исполнение плакатов требовало оперативности: вчера случилось происшествие, сегодня надо всех известить… Словом, художник был необходим. Фомин и Дзюба насели на Тарутина. А что он мог поделать? Весь штат укомплектован. Более того, недавний визит инспектора райфо обнаружил превышение штатных единиц вспомогательных рабочих и загонщиков автомобилей, занес это в акт, предложив «треугольнику» исправить положение в месячный срок. Хорошо приказывать! Когда одних только водителей, временно лишенных прав, в парке болталось человек двадцать, не может ведь их Тарутин уволить — сразу взбрыкнет тот же Дзюба, вот и приходится ловчить, всеми правдами-неправдами держать их в парке — кого дворником, кого смазчиком, кого загонщиком автомобилей. А тут еще художник… Кем Тарутин мог зачислить его в штат? Маляром? И так полный комплект, работы хватает…
Был один испытанный способ: премировать кого-нибудь из сотрудников, а деньги передать художнику. Обычно премию выписывали водителю, уходящему вскорости на пенсию. И водителю это было выгодно — пенсия в итоге увеличивалась…
На том и порешили, поручив Дзюбе подобрать кандидатов на «премирование». С тех пор прошла неделя, не меньше…
— Антон Ефимович! — воскликнул Тарутин, протягивая руку Фомину. — Я думал, вы уже в санатории…
— Через три часа самолет. Меня Дзюба чуть ли не с аэродрома вернул, — хмуро ответил Фомин.
Тарутин взглянул на розовощекого Дзюбу.
— Что же вы так, Матвей Харитонович? Человек в отпуске.
Фомин держался неестественно прямо в своем медицинском корсете под новым серым пиджаком. Толстяк Дзюба проворно уселся на диван и сложил на коленях полные руки.
— Так-так, — проговорил Тарутин, выдержав паузу. — Чем же объяснить столь экстренное совещание «треугольника»?
Он взялся за спинку стула и с шумом подтянул его ближе к дивану.
— Андрей Александрович! Стало известно, что вы отказались от новых автомобилей. Признаться, я ушам не поверил. — Фомин взглянул на Дзюбу, словно сверял содержание произнесенной фразы с тем, что ему загодя сообщил председатель месткома.
Дзюба согласно кивнул.
— Ах, вот оно что? — воскликнул Тарутин. — Да, друзья. Отказался.
Фомин широко развел, руками.
— И это никак нельзя переиграть?
— Ну… Если партбюро и местком вынесут решение. Но лично я буду против пересмотра вопроса.
— Зачем же доводить дело до бюро? — все хмурился Фомин. — Настолько ясно…
— Что это большая глупость, — в тон подхватил Тарутин.
— Может быть, и так. Объясните, по крайней мере.
Тарутин пригладил ладонью ямочку на подбородке и улыбнулся.
— А что, Матвей Харитонович, вы уже подобрали кандидатов на премирование?
— Подобрал, — нетерпеливо ответил Дзюба.
— И художника нашли?
— Нашел.
Дзюба в волнении зачастил по кабинету, выжимая скрипучие звуки из рассохшегося паркета.
— Перестаньте метаться по кабинету, Матвей Харитонович, — проговорил Тарутин. — В глазах рябит.
Он чувствовал нарастающее глухое раздражение. Тарутин понимал: присутствующие сейчас в кабинете люди имели право знать, чем продиктован его столь необычный, даже нелогичный поступок. Люди эти искренне переживали за свое дело. Розовый, благополучный с виду председатель месткома был человек энергичный, немало сделавший доброго. Вспомнить хотя бы четыре сверхлимитные квартиры, что он «пробил» в исполкоме, да летний пионерский лагерь, пусть небольшой, но существующий благодаря именно его усилиям. Водители уважали Дзюбу, директор это знал… И то, что он, директор, сейчас поступком своим проигрывал в глазах коллектива, его раздражало — он преследовал цель куда более важную, чем пусть необходимая, но малозначащая для парка в целом деятельность Дзюбы, — он пытался перестроить всю систему отношений в парке. Не сейчас, не завтра — потом, в будущем. На то он и директор. Директор!
