Порыв ветра поставил шляпу на ребро и весело погнал вдоль улицы. Через лужу. Вперегонки с желтыми листьями. Мужчина кинулся за шляпой, оглядываясь на Сергачева и выкрикивая:
— Продались, ссучились…
Сергачев посмотрел в глаза Костенецкого.
— «Мокрое место», — передразнил он и щелкнул языком.
Черные зрачки Костенецкого мерцали жестким, холодным блеском. Точно два стальных безжалостных отверстия в стволе. На мгновенье Сергачеву стало не по себе…
— Нельзя распускаться, Олежек… — И усмехнулся. — Люди ждут свежий хлеб.
Костенецкий потянул прут и ловко принял на руки тяжелую деревянную решетку.
Машина шла с глухим стрекотом, точно прошивала швейной строчкой прямую геометрию улиц. Щетки дворников сбрасывали водяную пыль с витринного лобового стекла.
Они ехали уже минут десять, не разговаривая. Костенецкому надо было побывать еще в трех магазинах…
Иногда Сергачев чувствовал на себе беглый взгляд, но уловить его не удавалось. Костенецкий смотрел на дорогу. Внимательно и печально. Из обтянутого кожаным футляром транзистора доносилось неясное бормотанье, какие-то шорохи, трески…
— Нужны рулевые тяги от «Волги». Есть клиент, — произнес Костенецкий. — Ваша Муртазиха в форме?
— Синим пламенем горит Муртазиха.
— Шо такое, Олег? — Костенецкий живо повернул лицо.
— Директор ревизию устроил. Экспромт.
Костенецкий протянул руку и выключил транзистор.
Белокурая красавица призывно смотрела с зеркала глазами цвета ясного неба. Ритмично покачивались щетки, прощаясь с бетонными фонарными столбами. И столбы отвечали белыми платками фонарей…
— Это ж была королева, чтоб я умер! — воскликнул Костенецкий.
Сергачев молчал. Он решил сойти на площади. Там недавно построили новый кинотеатр. Может быть, показывают что-нибудь интересное. Давно он не был в кино. Не мешает и пообедать где-нибудь…
— Я слезу на Курской дуге, — проговорил Сергачев.
— Разве уже открыли? Ремонт был.
— Открыли. Вчера обедал.
«Курскую дугу» знали все таксисты. Отличная столовая на Курской улице. Когда-то на том месте сиял павильон с винными автоматами, расставленными полукругом, дугой…
Костенецкий включил правый поворот, перестроился и притормозил у светофора в ожидании разрешающего сигнала.
— Я вижу, Олег, у вас наступают веселые деньки.
— Имеешь интерес? — съехидничал Сергачев.
— Имею. Пятнадцать лет не баран чихал. В душе я таксист, ты ведь знаешь.
— Я знаю, что ты возишь хлеб, — усмехнулся Сергачев.
— Что за намеки, Олег?
— Ты ушел из парка, не хотел иметь неприятности из-за «архангела»…
— Таки не хотел. Мне хватает неприятностей. А что?
— Ничего…
Костенецкий посмотрел на Сергачева долгим взглядом черных печальных глаз. Уголки тонких губ чуть приподнялись в мягкой иронической улыбке. Сейчас он казался намного старше своих лет…
Стоящий у тротуара милиционер погрозил жезлом и укоризненно качнул головой. Его фигура в сером плаще стремительно уменьшалась в боковом зеркале…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Совещание было назначено на субботу, в восемь вечера, в квартире Тарутина, по Первомайской улице, дом 3.
Шкляр сидел за низким столиком и рассматривал иллюстрированные журналы.
— В субботу люди ходят в баню. В субботу люди делают кое-что по хозяйству. Но назначать в субботу совещание с директорами парков?!
— Не ворчите, Шкляр! — весело воскликнул Тарутин. — Вам это нравится. Иначе бы не пришли на час раньше.
— Я помешал?
— Ничего. Побреюсь при вас.
Шкляр отложил журналы и встал, разминая затекшие ноги.
Тарутин размотал шнур электробритвы. Уютное жужжание моторчика успокаивало нервы… На память в который раз пришло коротенькое письмо Фомина из санатория. Антон Ефимович не мог не быть при исполнении, беспокойный человек. Предостерегал Тарутина от резких решений… Как он там написал? «…Я знаю этих людей, как собственную кожу. А вы человек сравнительно новый в парке… Мне нравятся ваши задумки, но не надо в полный рост, можно делу навредить… Хожу на процедуры, а голова вся в делах парковских, пропади они пропадом. Верно, что отпуск только для тела, а не для души. Не дотянуть мне всего срока, вернусь…»
Шкляр остановился за спиной Тарутина, внимательно разглядывая через плечо отраженное в зеркале лицо директора.
— А я бреюсь безопасной.
— У вас, Максим Макарович, консервативный склад ума. Иногда это приносит пользу. Я давно заметил, что многие основательные вопросы решаются людьми с консервативным складом ума. Надежные люди… Вы когда-нибудь писали из отпуска письмо своему начальнику?
— Я? — изумился Шкляр. — Думаю, что начальство не очень тосковало по мне.
Тарутин рассмеялся. Он подумал, что напрасно пригласил старика на это совещание. Со своим вздорным характером тот мог спутать все карты. А дело предстояло тонкое — переговоры с директорами парков о реализации на кооперативных началах некоторых технических идей Тарутина. Тут нужна и хитрость, и дипломатия, и уговоры. Шкляр ему был нужен как автор и консультант основного проекта. Но с его характером? Правда, об этом надо было раньше думать…
— Что вы пьете, Максим Макарович? — проговорил Тарутин.
— Желаете меня напоить? Чтобы я сидел и молчал? — усмехнулся Шкляр. — Не советую. Я, когда выпью, становлюсь невыносим. Сам себе противен…
— В интересах дела я просто попрошу вас удалиться, если ваше присутствие будет слишком… навязчивым, что ли.
— Не сомневаюсь. Вы человек решительный, — без обиды проговорил Шкляр. Он стоял у окна и
