— И я считаю: пусть работает, — проговорил со значением Григорьев.
Дзюба хотел что-то сказать, но смолчал. Он взглянул на круглое добродушное лицо Петра Кузьмича. Возможно, он вдруг осознал, что Григорьев присутствует на заседании комиссии как секретарь парторганизации. Пусть временно исполняющий обязанности, но секретарь. Ничего не скажешь, хороший человек «дядя Петя», но… не та рука, не та. Не Фомин! Тот бы вопрос не пустил на самотек. Самостоятельный мужик.
— Что ж, если директор и парторг решили. — Дзюба развел руками. — Пусть пока работает. До выяснения обстоятельств. — И, видимо, вспомнив, что, кроме него, еще и комиссии не мешает сказать свое слово, он окинул взглядом сидящих за столом. — А вы как, товарищи?
Тарутин встал и, сославшись на неотложные дела, ушел.
Снежинки острыми иглами кололи лоб, липли к глазам. Зима в этом году запаздывала, и это был первый серьезный снег. Косые заряды его проносились в цветных неоновых огнях реклам, в холодном свете витрин, стремительно садились на прохожих, словно простреливали их, оставляя мелкие светлые отверстия…
Тарутин зашел в магазин полуфабрикатов, купил два антрекота. Картошка дома была. Он любил жареную картошку с антрекотами и очень неплохо все это готовил — в глубокой сковороде, не жалея масла… Взяв пакет, он еще раз оглядел прилавок и вдруг в конце, у самой кассы, увидел Вохту.
Тарутин пригнулся, делая вид, что рассматривает выставленные под стеклом прилавка продукты. Но слишком уж заметна была в ярко освещенном зале высокая фигура. И назад не повернуть — отсечен металлическим штакетником. У него теперь было одно-единственное направление — к кассе, к явно поджидающему его Вохте…
— Добрый вечер, Андрей Александрович, — ласково проговорил Вохта, приветственно вывернув наружу ладонь в черной толстой перчатке. — Какими судьбами в нашем магазине?
— А… Константин Николаевич. — Тарутин сделал вид, что только сейчас увидел начальника колонны. — Да вот, проходил мимо, зашел… Вы что, неподалеку живете?
— В этом доме, в этом доме, — закивал Вохта. — Может, подниметесь? Пообедаем? А?
— Спасибо, спасибо… Гостей жду. Купил вот всякой всячины. — Тарутин чувствовал, что краснеет. И зачем он врет, отказался бы, и все. Нет, врет почему-то, оправдывается…
— А то посидели бы. Чайку бы выпили из рюмочек.
Тарутин с преувеличенным вниманием укладывал пакеты в портфель. Вохта терпеливо ждал. Тарутин щелкнул замком, выпрямился и протянул руку, прощаясь. Вохта поднял плетеную красную сумку и, подхватив Тарутина за локоть, направился к выходу из магазина…
Снежинки обрадовано засуетились у лица — заждались, заждались.
— Зима началась, Андрей Александрович. — Вохта отпустил Тарутина, загораживая ладонью лицо.
— Началась. Ну, я с вами прощаюсь, — решительно проговорил Тарутин и прикрыл лицо портфелем.
Вохта, ухватив за борт пальто и приподнявшись на носках, потянулся к Тарутину.
«Целоваться, что ли, надумал?» — мелькнуло в голове Тарутина. Он отпрянул назад и коснулся спиной стекла витрины.
— А я ждал вас сегодня в кабинете, — заторопился Вохта. — Час просидел.
— Совещание было. В управлении, — так же торопливо ответил Тарутин, сильнее надавливая на стекло.
— Ждал вас, ждал. — Вохта продолжал удерживать цепкими пальцами борт пальто. Тарутин свободной рукой попытался отодвинуть от себя Вохту, но тот стоял упрямо, точно старинный тяжелый шкаф. — Мне надо поговорить с вами, Андрей Александрович.
— Не здесь же, верно? Завтра. В парке.
— Нет. Сейчас. Раз встретились — судьба. Ко мне не хотите зайти, зайдем в подъезд. Там тепло, — торопливо продолжал Вохта.
«Нелепость, просто нелепость», — тоскливо думал Тарутин, следуя за Вохтой будто на буксире.
Тяжелая дверь подъезда, качнувшись несколько раз, замерла, отсекая теплый тяжелый воздух от суетливой студеной мельтешни. Обшарпанные почтовые ящики целились в Тарутина круглыми бельмами отверстий. Зеленые перила уводили куда-то в полутемную глубину потертые каменные ступеньки. Сверху падали глухие звуки молотка: что-то заколачивали на этаже…
— Понимаю, Андрей Александрович, тут не место. Но до завтра, боюсь, все расплещу, и являться в кабинет ваш не с чем будет, извините.
Тарутиным все больше овладевал гнев. Насколько же уверен в себе этот очкарик, полагая, что может сам выбирать место, где ему разговаривать с директором…
Вохта вскинул голову, придерживая на затылке овчинную шапку отставника. Капельки зрачков в толстых линзах, казалось, не имели отношения к его полному большому лицу.
— Вы, Андрей Александрович, не одернули эту Кораблеву. Значит, вы одобряете ее поведение, — продолжал Вохта. — И это не первый случай, заметьте. Меня, как вы понимаете, мало волнует отношение этой вздорной бабенки, если бы за этим не стояло другое…
На одном из почтовых ящиков Тарутин вдруг увидел бумажку с фамилией «Вохта К. Н.». Кто-то подрисовал черточку, и фамилию теперь можно прочесть как «Вахта»…
— Вы живете в этом подъезде? — Тарутин еще надеялся сбить с отставного майора его воинственный дух.
— Да! В этом. На пятом этаже! — с вызовом ответил Вохта. — Но разговаривать мы будем теперь здесь, раз начали.
Мимо прошмыгнула какая-то девочка, здороваясь на ходу. Вохта буркнул в ответ. Девочка выбежала из подъезда, впустив на мгновенье облака снежинок. Тарутин улыбнулся.
— Как-то я отдыхал в Болгарии. И туда приехала группа немецких ребятишек, аккуратненьких мальчиков в шортиках. Здоровались со всеми, вежливо так… Ну и как-то идет им навстречу один наш дядечка, чем-то на вас похожий. Оторвали его от дел — он был председателем колхоза где-то в Белоруссии, вручили путевку: отдыхай, мол, сил набирайся. А ему эта Варна — не Варна: пахать надо ему сейчас, сеять скоро, дел по горло. Идет хмурый, озабоченный… А тут один из немчиков этих ему навстречу: «Гут морген!» Тот вздрогнул от неожиданности, растерялся и брякнул: «Хенде хох!» И смутился, бедолага, до слез…
Вохта в недоумении смотрел на директора.
— К чему это вы?
— Да ни к чему. Вы так поздоровались с той девчушкой…
— С соседкой, что ли? — Вохта отступил на шаг и шутливо погрозил Тарутину пальцем. — Ох вы хитрец, Андрей Александрович, хитрец. Сбить меня хотите шуточками, на тормозах спустить? Ох хитрец… А вот я вашего председателя понимаю. Всю войну небось прошел. В огне горел и в воде тонул. Теперь работает, себя не жалеет. А тут всякие шалопаи в шортиках… — Вохта с вызовом смотрел на Тарутина.
— Бросьте, Константин Николаевич, какие там шуточки? — Тарутин чувствовал, что сейчас взорвется. — Вы в войну служили в отделе технического снабжения? Как тогда было с запчастями?
— По-разному, по-разному. — Вохта покачивал на согнутой руке набитую сумку. — Дело давнее. Забыл уже.
Тарутин смотрел в сторону, на панцирь почтовых ящиков.
— Почему вы уволились с девятой автобазы, Константин Николаевич? Все собираюсь вас спросить, извините. Ведь я поступил в парк позже вас, так что не все знаю о сотрудниках…
Вохта сунул руку в глубокий карман полушубка. Капельки зрачков в толстых бинокулярных линзах расширились, словно увидели нечто новое для себя, неожиданное…
— Не понял вас, Андрей Александрович.
— Я внимательно изучил ваше личное дело. — Тарутин повернулся и направился к утопленной в стене глубокой нише. Вохта последовал за ним. — И обратил внимание на три ваших увольнения. С девятой автобазы, из шестого гаража Спецтранса, из механизированной колонны Сельхозтехники… И везде по собственному желанию. Чем они вас не устраивали? Или вы их не устраивали?
