нему заместителя министра: он ждал приглашения «на ковер» не раньше чем через час. И вдруг…
— Слушаю вас, Гурам Самсонович. Доброе утро.
— Доброе утро, Корин. У вас появился новый орел-реформатор по фамилии Тарутин.
— Да. Есть такой, Тарутин. Андрей Александрович. Директор таксомоторного парка. — Корин поднял глаза, высматривая в зале Тарутина. Потом перевел взгляд на своего заместителя по таксомоторным перевозкам. Лариков лишь пожал плечами. Конечно, сослаться на отсутствие Тарутина было легко, Тарутин не автобусник. Но водить за нос заместителя министра перед такой обширной аудиторией…
— Что вы притихли, Корин? — нетерпеливо проговорил Гогнидзе. — Пригласите к микрофону этого удальца.
Тарутин протиснулся между рядами, приблизился к микрофону и едва поздоровался, как его прервал Гогнидзе:
— Что там у вас происходит, Тарутин? Отказываетесь от новой техники, разваливаете парк. Водители бегут… Сколько вам лет?
— Тридцать восемь. — Тарутин хмурился, стараясь успокоить волнение.
— Что ж, возраст вполне почтенный, — съязвил Гогнидзе. — Пора и отдавать отчет своим поступкам. Или вам не известно, что внедрение новой техники — политика государства?.. В чем дело, Тарутин? Объясните!
Надо бы собраться, сосредоточиться, но Тарутину было сейчас мучительно стыдно. И не столько оттого, что на его персону обращено внимание сотен людей в разных городах России, сколько оттого, что рядом с заместителем министра находится его бывший сокурсник Леня из Смоленска. Глупо, конечно, но просто наваждение, и только…
— Что же объяснять, — вяло проговорил Тарутин. — Новые таксомоторы были предложены не в обмен на старые, а в счет роста. А это еще рано…
— Рано?! — прервал Гогнидзе. — Вероятно, вы рано сели в кресло директора, Тарутин. Неужели в вашем автохозяйстве не было более опытных людей? Я вас спрашиваю, товарищ Корин и Лариков…
Корин молчал. Кандидатура Тарутина на должность директора утверждалась по настоянию Ларикова. Корин был тогда не то чтобы против, а как-то отнесся к этому без особого внимания — Тарутин так Тарутин…
Лариков придвинул к себе микрофон и наклонился.
Тарутин видел перед собой его покрасневшую морщинистую шею, рыжеватые жесткие волосы окаймляли лысину. А на смуглой руке, держащей микрофон, проступала бледно-голубая наколка «Миша». Тарутин никогда раньше не замечал этой наколки. Голос Ларикова, и без того низкий, сейчас звучал невнятной расколотой нотой.
— Гурам Самсонович… Я могу объяснить поступок Тарутина…
— Что объяснять, Михаил Степанович, что?! В министерство и Госплан пришли письма от таксистов. Тревожные письма. Люди увольняются. С планом неважно. Ведь неважно, верно?
Тарутин наклонился к микрофону.
— Да. В этом месяце неважно, — произнес он громко.
— Я разговариваю с Лариковым, — сухо проговорил Гогнидзе. — Неважно, Михаил Степанович, с планом. А директор отказывается от новой техники. Верно?
— Верно, — вяло пробормотал Лариков.
— То-то. Чем же крыть будете, Михаил Степанович? Сами обивали пороги — требовали новые таксомоторы. Горим, мол! А теперь нам звонят из Госплана, ехидничают. Дескать, министерство жалуется, что новую технику не даем, а вот, пожалуйста, на местах отказываются. И, главное, нашли кому писать, в Госплан… Ладно, мы еще вернемся к этому разговору.
Лариков достал платок и вытер лоб. Широкие его плечи поникли. Нужны ему неприятности накануне ухода на пенсию, как же…
А референт уже вызывал следующий город. И уже очередной начальник транспортного управления принялся перечислять сотрудников, что собрались на совещание, когда Тарутин взял в руки микрофон:
— Минуточку, Гурам Самсонович…
Но его прервал встревоженный голос референта:
— Кто это?
Прямой выход на высокое начальство был заманчив и грозил самыми непредвиденными осложнениями. Так недавно связью воспользовался один неуравновешенный человек, пытаясь решить свои личные вопросы…
— Леня, подключи меня к Гогнидзе, — произнес Тарутин.
— Успокойся, Андрей, — сдержанно ответил референт. — Не время сейчас.
— Прошу тебя, Леонид. — Голос Тарутина дрогнул.
Тяжелая пауза стянула рябой кулачок микрофона.
Тарутин приковал к себе внимание всего зала… Он видит, что Корин ищет на пульте тумблер. Еще секунда — и микрофон будет отключен. И Тарутин останется как наказанный школьник. Под недоброжелательными взглядами. Многие из собравшихся к нему сейчас относились с неприязнью. Не вникнув в суть дела. Странное свойство человеческой натуры…
— В чем дело, Тарутин? — Гогнидзе был крайне раздражен. — Я же сказал: вернемся к этому разговору позже.
Тарутин понимал, что он сейчас в маловыгодном положении. И сама ситуация — прерванное селекторное совещание. Напрасно все, напрасно. Надо выждать, взвесить, продумать. Посоветоваться с Леней. Все это он отлично понимал… Но разум сейчас не подчинялся логике. Он был точно в бреду…
Торопливо и сбивчиво он объяснял заместителю министра, что тарная фабрика все продолжает функционировать. И было постановление исполкома о передаче территории фабрики таксопарку. С тех пор прошел не один месяц, а воз и ныне там. Однако министерство и Госплан почему-то считают, что парк расширился. И присылают новую технику именно в счет роста производства. А ставить негде. Техническая норма хранения таксомотора — двенадцать квадратных метров, а у него уже сейчас восемь. Что он не волюнтарист какой-нибудь. И не фантазер. Что сейчас разрабатывается принципиально новое решение вопроса, внедрение которого позволит разгрузить таксопарк от громоздких технических служб. Использовать территорию для более бережного отношения к технике…
Гогнидзе не прерывал Тарутина.
И в этом молчании чувствовалась особая недобрая напряженность. При других обстоятельствах доводы Тарутина и могли бы казаться убедительными. Но только не сейчас. А главное, в такой сумбурной и беспомощной форме…
Однако по мере нарастания этого словесного крещендо самообман, на который шел Тарутин вопреки логике, вопреки обстоятельствам, иссякал. Уступая место холодной и ясной злости. В голосе его это ничем пока не проявлялось. Он по-прежнему звучал возбужденно. Но лихорадочная краснота щек уже уступила место привычной бледности. И спокойней мерцали широко расставленные темные глаза. Он был убежден в своей правоте. Просто его выбили из колеи. На короткое время. Теперь же все становилось на место… Тарутин на мгновение смолк и проговорил совершенно другим тоном:
— Буду рад, Гурам Самсонович, все это изложить вам в более подходящей обстановке…
— И я буду рад, Тарутин, — сдержанно подхватил Гогнидзе. — Но учтите, Тарутин, настоящий директор никогда не доведет парк до развала, даже руководствуясь высокими соображениями. Настоящий директор найдет место каждому новому колесу. От настоящего директора не побегут водители. Ясно вам, Тарутин?
Где-то одобрительно зашумели, и в динамике это было слышно. Возможно, в Краснодаре. Или в Новосибирске… А возможно, возглас одобрения раздался в этом зале, где сейчас стоял Тарутин…
Он провел по щеке ладонью. Его длинные белые пальцы слегка дрожали. Он это почувствовал и, опустив руку вниз, сжал пальцы в кулак.
— Простите, Гурам Самсонович… Если бы так сказал посторонний человек, а не заместитель министра, я бы не очень удивился… такому непрофессионализму.
Последнее, что запомнил Тарутин, это выражение лица Ларикова. Прищур его глаз с редкими светлыми ресницами.
