большие инженеры вышел. Я вот все в бухгалтерии копался. А он – орел! В персоналке ходит.
Клямин усмехнулся, пряча глаза в опрятную старенькую скатерть.
– Это кто же в главные инженеры вышел?
– Я! – воспрянул Макеев. – Я высел.
– В какие же, позвольте спросить?
– В больсие, – напирал шепеляво Макеев.
– Очень приятно. Не на бутыло-водочном ли заводике, что примыкает к городскому пляжу?
Николаев легонько тронул Клямина за плечо и наклонился, чтобы лучше видеть из-под абажура своего старого фронтового дружка.
– Ты не сердись на него, Георгий. Он немного поддамши. – И добавил строже: – Ты вот что, парень: моих друзей не обижай. Гостю – уважение.
– Пардон! – воскликнул весело Клямин. – Давайте-ка дернем, старички. По маленькой.
– О! – сказал Николаев. – Это дело. Георгий, гляди, какую нам еду принесли. Даже икорочка есть. Забыл, как она и выглядит, чернявая.
Николаев принялся разливать по стаканам наливку. Макеев покорно вздохнул. Клямин откинулся на спинку стула и почувствовал какое-то неудобство. Оглянулся. На стуле висел засаленный коричневый пиджак Макеева. Клямин поднялся, пинцетом сложил пальцы на кургузом воротничке и отбросил пиджак на сундук. Николаев пожал плечами и сказал, что его старый фронтовой друг изволил принять душ, что дома у друга какие-то нарушения с горячей водой. Он, Николаев, предложил ему свой халат.
– Нет голячей воды. Магистлаль лопнула, – мрачно подтвердил Макеев.
– Бывает, – согласился Клямин и посмотрел на Николаева.
Старик стоял, торжественный и важный, хмуря и без того рытый морщинами лоб. Одной рукой для прочности он ухватился за угол надутого щербатого буфета, в стеклах которого виднелся фаянсовый сервиз. Этот сервиз Клямин подарил покойной бабке Марии на день рождения. Сколько радости было тогда в этом доме!.. Прошло, все прошло. Антон любил заглядывать к старикам. В зимние вечера они, бывало, пили чай с брусничным вареньем.
– Тост у меня есть, други. Мы с вами не алкаши переулочные. С тостом надо, – произнес старик Николаев.
Его голос сейчас напоминал о добрых старых временах. И Клямин на какое-то мгновение забыл о присутствии Макеева.
– Хочу выпить в память о близких нам людях… Я вот один сейчас остался, свояченицу в расчет не беру. И тебя, Антон, хоть мы с тобой вроде и прижились… Самые близкие люди после родителей – жена, дети. Судьба так распорядилась, что я на старости лет остался без них, родимых. Это несправедливо, верно? Ну, дите свое я не знал – он умер годовалым. А я воевал, вообще его в глаза не видел. И то как вспомню, так сердце щемит… А вот хозяйку свою, Марию… Словом, что я хочу сказать? Я прожил большую жизнь. И знаю – человек тогда ценит, когда теряет…
Николаев посмотрел в стакан, потом резко запрокинул голову и махом опустошил его до дна. Клямин тоже выпил. Густая пахучая жидкость клейко вязала нёбо. Он поморщился. Николаев сел и положил тяжелую руку на плечо Клямина:
– Ты молодой еще, Антон, не знаешь всего. А вот, к примеру, Георгий… Думаешь, он просто главный инженер? – Старик повел головой в сторону притихшего Макеева. – Он храбрец, точно тебе говорю. Три раза в госпиталь попадал. И каждый раз свой танк догонял. Мы уже знали – Жорка вернется, он такой. Верно, Георгий?
Макеев что-то промычал. Похвала хозяина дома его приободрила. Он жмурил оба глаза, отчего его мятое лицо напоминало каучуковую маску.
– Что ты молчишь, Жора? – Николаев вновь повернулся к Клямину и пояснил: – Стесняется Георгий…
Клямин согласно кивнул головой, не глядя на Макеева. Пляжный сторож расценил движение Клямина на свой лад – как знак перемирия.
– Да, догонял. А эта сегодня в собесе, толстозадая… Танком ее не взять. Как она кличала, словно мы милостыню плосим.
Николаев досадливо махнул рукой:
– Опять за старое, Георгий. – Николаев, видимо, вспомнил разговор, который старики вели до прихода Клямина. – Заладил.
– Обидно, – настаивал Макеев.
– Мало ли дряни по земле ходит. Подумаешь! Ты ведь не за нее воевал, Жора. Ты ведь за Антона воевал, верно?
– Велно, – торопливо согласился Макеев.
– Завод свой защищал, землю эту… А инспекторша та – ну ее! Она ведь глупая баба. Это ж ее беда, а она не понимает. Она думает, что мы прав своих не знаем. А государство такие законы издало для нас, фронтовиков. Только мы всех тех законов не знаем, вот в чем беда. И она, инспектор, тоже не знает. Честно не знает, по тупости своей и лени. А думает, что мы ей вкручиваем. Наша задача – доказать ей, а ты еще… шепелявишь – ее это нервирует. Ты уж извини меня, Жорик, – смутился Николаев. – Ладно. Давайте еще по одной примем. Там и чай поспеет.
Клямин чувствовал, как его озорное настроение исчезает, вновь уступая место блаженному хмелю. Ну его к бесу, этого Макеева. Не ему судить старого пляжного сводника, не станет он выводить его на солнышко. И праздник деду Николаеву ломать не станет. На это ему еще трезвости хватит, как он ни пьян сегодня. Николаев тяжело привстал, отодвинул ногами стул и направился на кухню, к чайнику.
