В начале XXI века становится все яснее, что эта трехчастная социальная модель выглядит куда более устойчивой и эффективной, чем антиутопические эксперименты века минувшего. Коммунисты, образно говоря, пытались искусственно превратить рабов в друзей, нацисты — насильно сделать всех иноплеменных друзей — рабами. Но и те, и другие потерпели крах — именно потому, что такие массовые трансформации противоречат самой человеческой природе. А «мизантропическая» по отношению к «прежнему человечеству» утопия Мережковского, напротив, как ни странно, оказалась этой природе вполне созвучной!
Сегодня можно наблюдать воплощение этой утопии, происходящее даже без применения евгенических технологий. Общество словно бы само по себе складывается в эту трехчастную модель. Доминирующей кастой становятся друзья, именуемые на общепринятом языке «средним классом». В этой среде подчеркнуто культивируются молодость, подвижность, коммуникабельность. Игра становится характерным стилем жизни — даже работа у них носит игровой оттенок и порою выглядит просто как смена развлечений. Физический возраст здесь постепенно обессмысливается — биологическое время все более проигрывает необходимости поддерживать «молодежный стиль».
Полной стилевой противоположностью этой касте выступают рабы — или, политкорректно выражаясь, «население». Весь смысл своей жизни они видят в «работе» — не столько из-за того, что мечтают нечто «заработать», сколько потому, что просто не представляют иных сфер осмысленного приложения времени. Само время у них жестко привязано к биологическому ритму и оседлому «месту жительства». Рабы традиционно нуждаются в господах — что выражается в их инстинктивном преклонении перед любыми деятелями власти и шоу-бизнеса.
Высшая же каста — покровители, или элита — всегда пребывает в тени от этого яркого контраста между «средним классом» и «населением». Но с другой стороны, обойтись без нее совершенно невозможно. Если друзей и рабов оставить без ее балансирующего присмотра, они либо перебили бы друг друга, либо сами воспроизвели бы куда более жесткую, деспотичную, антиутопическую иерархию — вроде «Повелителя мух» или «Пляжа»…
* * * Главное, что заставляет усомниться в таком уж безоблачном счастье друзей — это полное отсутствие у них вкуса к самостоятельному творчеству. К примеру, они очень любят музыку (→ 2–5) — но только как потребители. Вопрос о собственных проектах и сочинениях вызывает у них искреннее недоумение — зачем тратить на это силы и время? К тому же всякое творчество требует определенного самоуглубления, а оно только отвлекает от всеобщей радости. И когда у одного из друзей вдруг внезапно пробуждается какая-то странная созерцательность, и он ищет уединения — это сразу же делает его «белой вороной».
Впрочем, как оговаривается Эзрар, «они необразованны, но не глупы». Так, после его рассказа о том, что все люди когда-то умели летать, один друг спрашивает его, почему это запрещено ныне. А по твердому мнению покровителя, это привело бы лишь к усложнению жизни и нарушению привычного порядка. Здесь вскрывается противоречивая роль самих покровителей — естественное духовное лидерство в них иногда уступает место сугубо контролирующей функции. А это и есть переход от роли парадоксальных пророков к статусу ортодоксальных жрецов. (→ 2–1) Однако обособленное жречество всегда с неизбежностью вырождается — сам статус начинает подменять собой личность, которая уже ни на что не способна. Чему можно найти массу примеров и в иерархии официальной церкви, и в светских институтах, где «заслуженные профессора» иногда существенно уступают в интеллектуальном развитии своим «глупым студентам».
Утопия превращается в антиутопию, когда утрачивает свою внутреннюю динамику и начинает проповедовать некий статичный порядок как самоцель. В таком случае трансцендентный смысл (т. е. собственно утопическое «счастье») этого порядка попросту исчезает.
Тем не менее, главный герой, за которым здесь прямо слышится собственный голос автора, настаивает:
Мысль, счастье и труд — это три такие элемента, которые несоединимы в одном лице, несовместимы друг с другом, как несоединимы огонь, вода и воздух, и только тогда, когда каждый из них выделился в нечто обособленное и олицетворился: один — в покровителях, другой — в друзьях, третий — в рабах, стало возможным появление на земле счастья в чистом его виде. Насильственно вместе соединенные, они, как огонь, вода и воздух, могли произвести только хаос.
Странно, что Мережковский не чувствует очевидной взаимосвязи этих элементов — огонь, который нагревает воду, не горит без воздуха. В предисловии к книге он признается, что «мало склонен к мистицизму» — а жаль, ибо тогда, возможно, понял бы, что эти космические стихии легко воссоединяются (причем именно «ненасильственно»!) в особом и «неуловимом» элементе — эфире. Что вполне понимал Платон, проведя эту эзотерическую идею в своем «Государстве».
Оно также основано на трехчастной социальной модели — однако в нем люди, наделенные высшими качествами, могут родиться и в низшем общественном классе, и, наоборот, рожденные в высших классах могут оказаться с низкими душами. Поэтому в обязанности философов (аналога покровителей в его утопии) входит различение этих качеств и адекватное, динамическое формирование общественных классов:
Если в душе вновь родившегося окажется «медь» или «железо», его надлежит без всякого сожаления или снисхождения прогнать к земледельцам и ремесленникам. Но если у ремесленника родится младенец с примесью «золота» или «серебра», то он должен быть причислен либо к классу правителей, либо к классу воинов.
Это, несомненно, более демократическая модель — причем именно в исконном, эллинском (→ 3–7) значении этого слова.
Отсюда ясно, что настоящие покровители — это вовсе не какая-то замкнутая каста с вечным имиджем «мудрых старцев». «Старческий» возраст вообще не является преимуществом сам по себе — но может лишь суммировать (или доводить до маразма) те качества, которые проявлялись еще в детстве и молодости. Тот же Платон не «стал» гением на склоне лет, когда написал свои основные работы, — но был им на протяжении всей жизни.
Творческие интеллектуалы вообще живут «вне возраста», потому что умеют синтезировать в себе качества любых лет. Они сами себе покровители, поэтому для них не существует никаких социальных барьеров. Они свободно движутся внутри трехчастной модели, воспринимая остановки на разных ее «этажах» лишь как роли в своем собственном сценарии. Этот, становящийся ныне все более актуальным, социальный тип «революционного проходимца» исследуется в недавнем художественно-публицистическом сборнике «Образ жизни».[58] Его издатель Олег Киреев рисует облик «героя нашего времени» так:
Представитель этого типа не связан никакими общественными ограничениями, не принадлежит никакому устойчивому классу, а непринужденно и с юмором скользит мимо всех социальных ограничений и стратификаций. Один день такой «проходимец» может автостопить на дороге, другой — жить в роскошном заграничном отеле, будучи приглашенным, например, на конференцию; один день он работает на телевидении, другой — живет в анархическом или артистическом сквоте.
«Революционные проходимцы» сознательно дистанцируются от популярного в нынешней политике спора либеральных друзей и патриотичных рабов:
Мы не делаем громких деклараций — но просто показываем свое отношение к этому обществу своим
