Именно эта «совокупность общин, артелей и отдельных людей», связанных земскими отношениями, традиционно на Руси именовалась «миром» и со становлением централизованного бюрократического государства все более уходила к нему в оппозицию. Что весьма показательно, некоторые радикальные страннические согласия, отказываясь принимать официальные документы, еще в XVIII веке выпускали свои собственные «паспорта граждан Беловодья»! А это уже напрямую отсылает к современной атрибутике виртуальных государств. (→ 1–5)
Условием массового ухода в «иную реальность» в истории обычно является не столько трагический ужас действительности, сколько именно периоды серой и застойной предрешенности. Первые староверы, напомним, были весьма молодыми людьми, активно создававшими собственный мир, воплощавшими свою утопию. (→ 2–6) Сегодня им скорее соответствуют ролевые движения, которые нынешнее государство также не интересует принципиально.
Новая реальность вполне может начинаться как игра, в которой постепенно кристаллизуется «виртуальный проект» нового народа. Многие ролевики на последней переписи населения РФ, нервируя чиновников, обозначали свою национальность как «эльфы», «хоббиты», «гномы»… Их восприятие нынешней российской столицы все более напоминает отношение к
Толкинистско-ролевое сообщество уже сейчас обладает всеми структурными особенностями, характерными для этнической сущности — общим стереотипом поведения, ощущением своей «особости», отличия от других людских коллективов и выраженной внутренней комплиментарностью. Как уже было сказано, данное сообщество выработало свой специфический язык, свою систему социального кодирования. Наличие этих особенностей дает основания рассматривать изучаемое сообщество как консорцию. Если допустить, что в этносоциальных группах наиболее низкого структурного уровня в современных условиях процессы развития интенсифицируются, то пятнадцатилетняя история развития толкинистско-ролевого сообщества представляется ускоренной рекапитуляцией процесса этногенеза. Интенсивно идущие процессы создания «толкинистских» семей, появление «толкинистов во втором поколении», с самого рождения воспитывающихся в системе образов и стереотипов данного сообщества, и, как следствие, расширение притока новых членов за счет естественного прироста может рассматриваться как признак перерождения существующей толкинистской консорции в конвиксию, то есть этническую общность более высокого уровня, существование которой может продлиться до 150 лет.
Относясь к этому «протоэтносу», рожденному бурной фантазией английского профессора, со всей комплиментарностью, отметим все же некоторую опасность его превращения в очередную шпенглеровскую «псевдоморфозу». Ибо если говорить о воскрешении Руси в новых исторических условиях, то этому процессу будет куда более соответствовать именно русская глубинная мифология Китежа и Беловодья, осмысленная современно и творчески. Более того, именно такое ее прочтение и воплощение сможет преодолеть «патриотическое» застывание нынешнего государства.
Вопреки расхожему ныне шовинистическому истолкованию патриотизма, китежане знают о мультикультурном характере изначальной Руси. И о том, что она может быть воссоздана именно с новым «призванием варягов». Если нынешняя демографическая ситуация делает иммиграцию неизбежной (→ 1–9), то этот процесс надо ввести в русло строительства новой цивилизации. Так, прежде всего приглашать талантливых энергичных людей, а не «массу». Во-вторых, ориентироваться именно на те народы, с которыми у русских существует взаимная комплиментарность и близость культурных архетипов. Речь идет не об ассимиляции (провалившейся в современной Европе), но именно о новом этническом синтезе. Как и всякий новый этнос, народ Китежа и Беловодья начинается с осознания «общности судьбы» у тех, кто уходит от нынешнего государства. Но все же главное в этом процессе — не сам по себе уход, но основание иной цивилизации.
У «старого» же народа никакой внутренней комплиментарности уже практически не осталось. Это связано с возрастом этноса и тяжелейшими этническими катаклизмами в его истории. В тексте «Размышления в час заката», апокрифически приписываемом Льву Гумилеву, об этом говорится весьма пессимистично:
По всей вероятности уже ничего не может быть предпринято, так как сложившееся положение вещей есть следствие той фазы, в которой находится ныне коренной этнос, это — фаза обскурации, с ее характерными симптомами: эгоизмом, неблагодарностью, жадностью, своеволием и политической близорукостью.
Патрик Бьюкенен сравнивает этническую ситуацию в России и среднеазиатских странах и также приходит к печальному выводу:
Сегодня население этих стран составляет половину населения России, а через 25 лет соотношение будет примерно равным, причем русские будут более старым народом, а исламские нации — более молодыми и живыми.
Однако здесь не учитывается главный вопрос —
В проекте Транслаборатории «Китежане. Новый народ Ру» описан этот контраст между старым и новым этносом, а также возможный путь исторического преемства:
Великорусский этнос слишком долго приучали быть бессловесным инструментом в руках государственной власти, и от этого важнейшие жизненные ткани народного организма атрофировались и заместились административно-государственными протезами. Народ попал в безвыходное положение: надо бы вырвать эти протезы, торчащие из его тела — но без них он тут же погибнет, не приспособленный к полноценному существованию.
Тот, кто пытается сохранить русское на уровне национальной идентичности прежнего типа, похож на прирожденного обитателя зоопарка, которому его клетка и кажется свободой. Русское сегодня придется создавать практически с нуля и на принципиально ином уровне. Новым субъектом исторического действия в России может стать только новый этнос, относящийся к прежнему, великорусскому, объединявшемуся вокруг Москвы, на тех же правах преемственности, на каких тот относился к восточнославянскому, собиравшемуся вокруг Новгорода и Киева.
Отношение нового этноса к прежнему — это сочетание тайны и прагматики. Оно очень глубоко укоренено в русской истории. Один пример такого рода приводит Кирилл Чистов в книге «Русская народная утопия», цитируя полицейскую сводку почти двухвековой давности:
В 1807 году приехал из Томской губернии поселянин Бобылев и донес министерству (внутренних дел), что он проведал о живущих на море в Беловодьи старообрядцах… числом до 500 000 или более, дани никому не платящих. Бобылев изъявил готовность сходить в Беловодье и исполнить то, что будет приказано. Министерство выдало ему 150 рублей и велело явиться к сибирскому генерал-губернатору, которому писано об этом, но Бобылев не явился и исчез совершенно неизвестно куда и нигде потом не отыскан.
