это не противоречит современному научному мироощущению.
— Значит, не противоречит? — обрадовался Коробейников.
— Не противоречит.
— Спасибо за консультацию!
Когда поздним вечером дождь наконец прекратился и отдыхающий народ со всего санатория потянулся в летний кинозал смотреть на разбушевавшегося Фантомаса, Коробейников прихватил одеяло, спустился на пляж и спрятался в лодочной будке. На него упало весло, перед ним в темноте плескалось Черное море, а сверху из санатория доносились отчаянные вопли Луи де Фюнеса. Под плеск волн и доносившиеся вопли он уснул.
Проснулся он, когда Фантомас кого-то душил.
Коробейников спросонья выглянул в окошко и тут же испуганно пригнулся. У лодки с отброшенным брезентом стояли три громадные тени, а женский голос читал по слогам статью из энциклопедии на «П»:
— «Пи-гма-ли-он из-ва-ял ста-ту-ю жен-щи-ны не-обыкно—вен-ной кра-со-ты и на-звал ее Га-ла-те- ей». А мой называл меня Машкой. Я, говорит, свою Машку слепил за три дня и за три тысячи.
Коробейников боялся дышать, это был не сон.
— Не плачь, Маша, — отвечал ей необыкновенный мужской бас. — Я твоего деятеля найду и прихлопну, как муху.
— Не надо тут никого хлопать, а надо отсюда удирать, — сказала третья тень в облегающем комбинезоне. — Надо отчаливать, пока не закончился фильм.
— Это точно, — вздохнул каменный шахтер. — Нет времени за ним бегать. Подадимся на Донбасс.
— Нет! Только в Таврию! — строго ответил женский голос. — Там понимают искусство.
— Как хочешь, дорогая, — испугался шахтер. — В Таврию так в Таврию. Я только хотел сказать, дорогая, что на Донбассе…
— Уже дорогая… — ревниво перебил парень-ядерщик.
— Потом разберемся, кто кому дорогая! — прикрикнул женский голос. — Взломайте склад, возьмите там сапоги и плащ, надоело голой ходить. В библиотеке прихватите энциклопедию на «Т». Но осторожно, завхоз где-то здесь крутится. А я найду весла и якорь. А кувшин утоплю… не тащить же его в Таврию.
— И молоток утопи, — сказал шахтер.
— И эту рухлядь тоже, — сказал парень.
Две громадные тени вышли за ворота лодочной станции и начали подниматься к санаторию. Коробейникова трясло: он представил, что будет, если ожившая Галатея войдет сейчас в будку за веслами.
Но женский силуэт с кувшином направился не к будке, а к морю. Это спасло завхоза. Галатея на берегу размахнулась и швырнула кувшин за волнорез, а Коробейников выбрался из будки и побежал в санаторий.
В санатории выли собаки от страха перед ожившими статуями. Коробейников мчался к летнему кинотеатру, ничего не соображая. Фантомас бушевал из последних сил. Материальный склад был уже взломан — Коробейников чувствовал это всеми фибрами своей завхозной души. Сейчас скульптуры лезли в библиотеку…
Где этот заслуженный деятель? Он один сможет остановить свою Галатею!
Народ уже выходил из кинотеатра. Там все закончилось благополучно — Фантомаса опять не поймали.
— Старика в берете не видел? С хвостиком? — спросил Коробейников у Бори, не пропускавшего ни одного фильма.
— А вон идет со старухой.
Заслуженный деятель искусств выходил из кинотеатра с молодой дамой и, что называется, вешал ей на уши лапшу.
Она глядела ему в рот, а он рассказывал, как много у него врагов и соперников в творческом плане. Не дают работать. Ломают статуи. Им бы только заказ урвать. Везде завистники, под каждым кустом. В прошлом году, например, ему заказали скромный поясной бюст начальника книготорга. Надо было сразу лепить! Но пока завез глину, то-се… ни книг, ни торга, ни начальника. Заслуженный работник, кто бы мог подумать…
— Она ожила! — вскричал Коробейников, налетая на заслуженного деятеля и размахивая руками. — Быстрей! На пляж! Ваша Галатея ожила!
Заслуженный деятель внимательно оглядел Коробейникова, постучал пальцем по своему лбу и повернулся к даме.
Коробейников схватил его за куртку:
— Они собрались плыть в Таврию!
— Чего ты кричишь? — тихо сказал заслуженный деятель, вырываясь и оглядываясь. — Я завтра уезжаю в Брюссель на симпозиум, пусть себе оживает. Пусть что хочет, то и делает. Пусть ее вдребезги разобьют. Я работу сделал. Что я вам — нанялся ее сторожить?
Он отбросил руку Коробейникова, забыл про свою даму и пошел по аллее, громко бормоча:
— Галатея… Таврия… Химволокно… Я говорил на худсовете — преждевременно! Народ не поймет! Нет… голую бабу им подавай!
С этого момента Коробейников стал разбираться в искусстве. Он хотел крикнуть вслед: «Катись отсюда, Пигмалион!», но ему в сердце будто врубился отбойный молоток. Он упал на асфальт, а дама завизжала.
К удивлению врачей Коробейников очнулся в сентябре. Лето куда-то подевалось… Рядом сидела его жена и вязала.
Он сказал ей:
— Искусство нельзя… того… до лампочки. А то все они разбегутся.
Потом он заснул, и ему приснилось, что он сам был когда-то каменной статуей с блокнотом в руке, и вот… того… ожил под влиянием сильного чувства.
