завещания Белкина и вписать в заместители Дроздова?…
Я выхожу в сумрачный коридор, собираясь спуститься в вестибюль, чтобы в присутствии полтавского сержанта сказать Дроздову несколько добрых слов, а то он в самом деле может что-нибудь над собой сотворить.
Иду.
Как вдруг слышу на лестнице тяжелые шаги и замираю на месте.
Шаги в полумраке, когда за стеной вызывают духов, – это страшновато.
Мне чудится появление в коридоре по вызову доктора Гланца какого-то каменного гостя, вроде гранитного памятника одному ревнивому мужу одной веселой вдовы, которая, был грех, приходила ко мне по ночам в гости, когда Татьяна была маленькой. Этот памятник, ростом головы на три выше своего хозяина, торчит на пьедестале в самом центре печенежкинского кладбища, и при мысли, что этот громоотвод приперся в гостиницу, чтобы свести со мной счеты, у меня начинается сердцебиение.
Я прижимаюсь спиной к стене прямо под огнетушителем. Покойник был у
нас начальником отдела кадров после милейшего Луки Феодосьевича и очень не уважал меня за то, что я не выпивал с ним, не считался с его мнением и приводил устраиваться на работу в институт отсидевших подозрительных личностей. Ну и, наверно, был очень недоволен тем, что его не похоронили на мемориальном кладбище.
Но шаги все ближе…
О, ужас!…
В полумрачный коридор входит зеленоватая фигура с черными лапами и в круглом сверкающем головном уборе. Она (фигура), не размышляя, направляется к моему прежнему номеру – туда, где окно выбито.
Это за мной.
Дождался.
Допрыгался!
Таинственная фигура прислушивается перед моей бывшей дверью и глухо стучит в нее согнутым когтем.
Фигура, наверно, думает, что я там, но ей никто не отвечает, потому что я торчу здесь, как подставка под огнетушителем. Вот он, я! Но фигура не замечает меня. Она сдирает с правой лапы черную кожу, прикладывает ухо к двери и стучит громко, настойчиво: тук-тук-тук…
У, опять никто не отвечает. И не ответит. Молчок за дверью. Меня там нет, уж я-то знаю. Там холодно, там раму вынесли.
Фигура сдирает кожу с левой лапы, сует обе кожи в карман и уходит из коридора, вдавливаясь в мягкий ковер тяжелыми шагами. Только теперь со спины я узнаю Космонавта. Так, тяжело ступая, он, наверно, бродил по Марсу и пугал своим скафандром марсианских ворон – а здесь, в сумрачном коридоре, его новенькая генеральская форма выглядит попричудливее марсианского скафандра – на ней все блестит: погоны, пуговицы в два ряда, бляха на фуражке и черный лакированный козырек.
Ну, напугал…
Я с сердцебиением возвращаюсь в свой новый номер, сожалея о том, что разрешил Софье Сергеевне извести на Ведмедева всю бутылку дроздовского коньяка. Двадцать капель мне сейчас не помешали бы.
Валюсь в кресло и начинаю размышлять. Появление марсианина очень странно – час назад он со всеми распрощался и уехал в Москву на телевизионном автобусе, а вот сейчас скрытно вернулся и постучал в мой номер. Что все это значит?
В коридоре опять шаги…
Марсианин уже разузнал у дежурной дамы, в какой номер меня перевели, и возвращается. Сейчас он войдет ко мне. Кто он такой? Что ему от меня нужно?
Я бегу к подушке, перекладываю наган в карман пиджака, возвращаюсь в кресло и хватаю журнал.
Откуда столько прыти взялось… Так и до инфаркта недолго.
В дверь тихонько стучат.
– Входите!
Марсианин входит. Я гляжу ему в лицо, ожидая, что сейчас раскроется его настоящая сущность – полезут клыки, рога и все остальное, что ЕМУ положено.
– Вы не спите, Юрий Васильевич?
– Как видите. А я думал, что вы уехали.
– Да, уехал, но передумал и вернулся.
– Раздевайтесь.
Марсианин достает из шинели бутылку водки, ставит ее на стол и цепляет шинель на вешалку. Собирается сесть в кресло напротив меня, но шинель, как подбитая птица, срывается с вешалки и падает на пол.
– Шнурок оборвался, – огорчается марсианин и цепляет шинель на вешалку прямо за воротник. – Шьют, мастера! Даже генеральскую шинель толком не умеют…
Он не успевает договорить – на этот раз обрывается вся вешалка вместе
с моим пальто и шинелью. Марсианин в полной растерянности разводит руками:
