— Бедная старуха! — пробормотала про себя женщина.
Ана постучалась в дверь. Никто не ответил. Она постучалась ещё раз.
— Войдите! — посоветовала ей уборщица. — Она почти не слышит. Только не пугайтесь… там такой беспорядок…
— Ей никто не помогает?
— Будто она кого-нибудь пустит? — пожала плечами женщина. — Сколько раз я просила её разрешить мне прибрать у неё… Так, без денег… Нет, не желает!.. Только доктора и впускает… Да ещё время от времени приходит одна её родственница… старуха… — продолжала женщина и заключила: — Что поделаешь? Такова жизнь…
Ана открыла дверь и вошла.
Сначала ей показалось, что в комнате никого нет. У неё возникло ощущение, что она оказалась на складе комиссионного магазина, давно покинутого и грязного, заваленного разным старьём. Её встретил неприятный запах застоявшегося воздуха. Послышалось тяжёлое, прерывистое дыхание. Ана повернула голову. На старой железной кровати с высокими спинками, украшенными почерневшими бронзовыми ангелочками, казалось, что-то зашевелилось.
Ана привстала на цыпочках и сделала два шага.
Маленькая желтоватая головка в нимбе нечесанных белых волос и с довольно-таки живыми глазками выглядывала из-под огромного одеяла.
Сильный запах спирта, камфары, затхлого воздуха.
Беспорядок.
Письменный стол в стиле Людовика XV.
Гравюра Жикиди.
Маленький персидский ковёр неправдоподобно голубого цвета.
Кресло с потёртой кожаной обивкой.
Массивный шкаф в стиле «Бидермайер».
В углу — множество разных вещей, прикрытых походным одеялом.
Портрет могучего человека с огромными усами.
Серебряная чаша, такая грязная, что на ней нельзя было различить надпись, свидетельствовавшую о дате и причине её вручения. Бог знает откуда взявшаяся, она царила над всеми вещами, стоя на шкафу.
Обыкновенная облезшая тумбочка.
Рваные кружевные занавески.
Грязь.
И запах. Запах спирта, камфары и застоявшегося воздуха.
Дверь с чёрным пятном вокруг ручки.
И голова. Голова с лицом землистого цвета, высовывающаяся, как из-под земли, из-под огромного толстого одеяла.
За дверью, вероятно, крошечная кухонька и ванна.
— Добрый день!..
Никакого ответа.
Ана стояла в дверях, бегло отмечая про себя впечатления.
— Я слышала, что вы больны.
Никакого ответа. Только глаза старухи, поглядевшие на неё с некоторым интересом. Вспыхнувший на минуту и тут же погасший огонёк.
— Я не хотела бы вас беспокоить…
Старуха молчала.
Ана в нерешительности стояла перед закрытой дверью. Голубой цвет её пальто вносил в комнату дуновение свежего воздуха. Наконец девушка сделала ещё один шаг. Ни движения, ни слова.
— Я пришла из… поликлиники…
Никакого интереса.
Ана оглянулась.
— Вам лучше?
Ана почувствовала, что у неё пересохло в горле. Неясное ощущение одиночества, надвигающейся катастрофы. Стоя посередине этой грустной комнаты, девушка чувствовала себя так, словно парит где-то в пустоте.
Она взяла себя в руки.
— Нужно что-то сделать… — сказала она себе. И снова оглянулась. Этот взгляд уже выражал не просто любопытство. Это был критический взгляд.
И вдруг Ана решилась.
Быстро, словно обвиняя себя в том, что могла так долго оставаться в бездействии, она сняла пальто и бросила его на кресло. Затем потёрла руки, испытующе глядя вокруг, и решительно направилась к окну. Раздёрнула шторы, открыла окно.
В комнату ворвался свежий воздух и запах дождя.
Ана оглянулась. Она всё ещё ждала от старухи какой-нибудь реакции. Ничего! Она подошла поближе и положила руку на её лоб. У старухи была температура. Что ещё могло гореть в этом бессильном теле?
Мадам Пападат по-прежнему смотрела на Ану своими когда-то красивыми глазами. И опять — ни слова. Девушка набралась смелости: открыла дверь в кухню и начала прибирать, методично и уверенно — так, словно уже давно жила в этом доме. Она подмела, вытерла пыль, вымыла тумбочку, выбросила несколько банок от диетического компота, найденных под кроватью.
Через полчаса комната старухи выглядела совсем по-иному. Во всяком случае, кое-какой порядок был внесён в нагромождение вещей, оставшихся от тех уже далёких времён, когда «греки» дарили артисткам бриллиантовые браслеты, которые могли стоить кому-то жизни.
Ане захотелось сделать ещё что-нибудь… Сварить старухе чай?.. Единственная вещь, которую она нашла в забитом пустыми коробками шкафчике, был чай из мяты. Вероятно — любимый чай старухи. Она поставила на огонь кастрюльку с водой и начала мыть чашки.
Чай из мяты был готов. Ана поставила чашку, из которой шёл душистый пар, на только что вымытую табуретку и слегка погладила лоб старухи.
Улыбка? Не может быть! Но что-то явно промелькнуло в глазах старой женщины.
Ана уселась на её кровать, взяла чашку и стала поить её с ложечки. Старуха открыла рот. Ана улыбнулась. Когда весь чай был выпит, дверь комнаты неожиданно открылась и вошёл старик, почти такой же древний, как и хозяйка дома, худой, темноволосый, в поношенном чёрном костюме.
Увидев в комнате чужого человека, он удивился, но не проронил ни слова. Бегло взглянув на Ану, он подошёл к изголовью старухи, вынул из-под одеяла её руку и стал считать пульс, сверяясь с огромными карманными часами. Старуха смотрела на него молча. Доктор опустил часы в карман, прокашлялся и обратился к Ане:
— Она заговорила?
— Нет! — покачала головой Ана.
— Вот уже два дня так лежит… Он обратился к старухе: — Ну как дела, Аспазия? Дождёшься меня или уйдёшь одна?
Мрачная шутка ужаснула Ану.
Доктор засмеялся. Хриплый смех перешёл в кашель заядлого курильщика.
— Вы ей родственница? — спросил он девушку.
— Нет! — ответила Ана движением головой. И вдруг ужаснулась. К чему эта немая игра? — Нет! — сказала она громко. И потом тише: — Она очень больна?..
— Ей почти семьдесят пять лет, — ответил доктор.
— И она живёт так… одна?..
— А с кем ей ещё жить? Она дошла до такого момента, когда человеку больше ничего не надо. Никого и ничего… Доктор потёр руки. — Вот так…
На мгновение он застыл, словно прислушиваясь к чему-то — к какому-то шуму, идущему издалека. Он
