крепостной ров канавы с лягушками, окружавшей хутор почти со всех сторон.
Дом, милый дом!
Каждую неделю — я был иностранцем, живущим в пограничной зоне, — мне нужно было ходить в полицейский участок в Хоенкирхене, отмечаться и идти обратно на ферму. Если мне везло, я мог встретить одного-двух канадцев — в участке или около. Им тоже надо было отмечаться лично.
По возвращении на ферму в Карлсеке меня неизбежно расспрашивали о том, что я видел по дороге. Как растет овес такого-то и такого-то и сколько голов скота пасется в округе?
Я знал, что отдал за все это своих приятелей, оставшихся в Канаде. Отдал летнее катание на роликовых коньках. Отдал Альберт-стрит-хилл в Китченере, где мы катались с горы на лыжах и санках, где наверху стояли синагога и водонапорная башня, а внизу восточного склона — «Рампелз Буш». Я отдал так много.
Я отдал, резко и сразу, все свое детство.
Ничего себе! За несколько недель до начала Второй мировой войны мои родители и все остальные дети — трое, все родились в Канаде — приехали в Германию. В Вильгельмсхафен, если быть точным.
Жилье, отведенное им, располагалось на первом этаже жилого дома времен Первой мировой, без лифта, на Казерненштрассе, короткой улице, с одной стороны которой была Рунштрассе и огромные казармы Кригсмарине, и высокая стена базы подводных лодок из кирпича с колючей проволокой наверху — с другой. С полдюжины домов на север от Казерненштрассе нависали над мостом Кайзера Вильгельма, называемого также «К-В Брюке», что напоминало о канадском «К-В» — Китченер-Ватерлоо. Этот старый разводной мост еще действует и сегодня, соединяя город с коммерческим пляжем, где находится, например, морской аквариум.
Общие туалеты — не ванные, которых не было, — располагались в доме на лестничной клетке, между этажами. И это еще не все. Рядом с каждой дверью туалета находился платный газовый счетчик каждой квартиры. Нужно было постоянно подкармливать счетчик монетами, иначе он без предупреждения отключал газ.
На дальнем конце Казерненштрассе стоял небольшой бакалейный магазин, которым управляла старая дева Эмми Зайлер. Эмма решила угостить новую семью и продала маме немного рокфора. Не зная, что рокфор должен содержать прожилки плесени, отец решил, что сыр отравлен. Он воскликнул: «Die meint wohl, wir essen im Dunkeln!» («Она думает, что мы едим в темноте!») Их стол в Канаде, а до этого на Украине, вряд ли включал деликатесы, популярные в Западной Европе. Нам, включая и родителей, приходилось учиться каждый день.
НСДАП (Nazionalsocialistische Deutsche Arbeitspartei, или просто «наци») вскоре предоставила отцу место его первой работы в Германии, электротехническую фирму Юлиуса Хармса, мастера-электрика и человека с большими политическими связями, чья жена Аманда, как я потом узнал, в молодости была девушкой из коктейль-холла. Фирма Юлиуса находилась на Марктштрассе, в самом центре Вильгельмсхафена.
Новый работник в империи Хармса был назначен заведовать складом. Большие и малые мотки электропровода самых разных марок, неисчислимое множество защелок, лестниц различной длины, специального инструмента — всем этим богатством и ведал мой отец.
Когда Хозяин — так мы часто называли его в Канаде — навестил меня в Карлсеке, у него отвалилась челюсть. Он быстро сел на поезд до Вильгельмсхафе-на и пришел на прием к городскому политическому боссу, крейсляйтеру (районному политическому руководителю) Майеру, чтобы вызволить меня от Ибенов. Майер, который, кажется, не был чужд некоторой гуманности, обещал помочь в воссоединении двух мальчиков с семьей в Вильгельмсхафене. Оскар работал на ферме в Каролинензиле, дальше по берегу Северного моря, на восток от Хоенкирхена.
В жестко организованной НСДАП каждый крейсляйтер, подчиненный своему гауляйтеру (политическому руководителю провинции), руководит следующими классами нижестоящих: ортсгруппенляйтерами (политический руководитель городского или сельского района), целленляйтерами (политический руководитель части городского района или графства) и блокляйтерами (квартальный политический смотритель).
В большом городе вроде Вильгельмсхафена блокляйтеры просто кишели.
Даже крейсляйтер Майер не мог забрать меня из Карлсека, не приведя весомую причину моего перевода из деревни в город. Решение пришло просто — старое доброе ученичество. Однако прошло полгода, прежде чем Юлиус Хармс стал моим мастером, а я стал одним из трех его учеников, которых он учил ремеслу электрика. Снова в моей судьбе от меня ничто не зависело.
Неожиданно у меня оказался договор, связавший меня на три года — с 26 апреля 1940 года до 25 апреля 1943-го, — три года хорошего поведения, тяжелого труда, регулярного посещения ремесленной школы — и почти никакого заработка. За первый год — 3 рейхсмарки в неделю, за второй — 4 рейхсмарки в неделю, и за третий год — 5 рейхсмарок в неделю. В то время одна рейхсмарка стоила один доллар. Днем получки была суббота — после того как я к полудню выметал подъездную дорожку, двор и склад на Марктштрассе, 39.
То, что в качестве части своего ученичества я должен посещать занятия «Гитлеровской молодежи», появилось на последнем из четырех листов моего договора, в разделе Besonders Bestimmunget («особые условия»): «Ученик должен регулярно посещать занятия «Гитлерюгенда».
В полном противоречии с моими ожиданиями, единственный человек в компании, который имел максимум власти, чтобы давить на нас, учеников, по политической линии, так этого и не делал, да и все остальные тоже.
Нашего спасителя звали Карл Пот. Мастер-электрик и правая рука Хармса, в Первую мировую войну он служил старшиной на кайзеровском флоте — за четверть века до нашего знакомства.
Карл верил своим работникам, а они верили ему.
Однажды он сказал мне, что «Гитлерюгенд», в общем, занимается показухой. Такие разговоры могли довести его до концлагеря. Трудно было поверить, что его сын работает в городской штаб-квартире «Гитлерюгенда».
На работе ученик часто рвал одежду. Быстрый ремонт состоял в том, что порванное место сшивали тонким медным проводом. К концу недели вид был слегка оборванный, как у меня, когда я однажды встретил Аманду недалеко от Марктштрассе.
Вскоре после этого Карл, оценивающе поглядев на меня, сказал: «Ты выглядишь как оборванец» — и был прав. Однако он на этом не остановился. Несколькими днями позже он выдал мне карточку на новые рабочие штаны и куртку. Он понимал подчиненных, особенно учеников.
Старый Карл, маленький человек с серьезным видом, любил курить сигару, по крайней мере иногда, пока обходил места работ.
Отец недолго работал на Юлиуса, крейсляйтер Майер нашел ему место счетовода в городской налоговой службе. Чтобы научиться всем фискальным делам, ему пришлось пройти обширное обучение в финансовой школе во Фленсбурге, городке у германо-датской границы.
К этому времени родители поняли, что такое жизнь в перенаселенной стране в военное время. Отец, наверное, однажды высказал свое разочарование вслух, потому что крейсляйтер Майер отчитал его: «Избавляйся от своих канадских взглядов!»
У фирмы Юлиуса было много государственных контрактов в военных доках Вильгельмсхафена. Я неделями не выходил оттуда, учась у рабочих и даже молодых мастеров, как тянуть провод милями — километрами, на самом деле — в огромных зданиях вроде машиностроительного корпуса номер три, двигаясь по лесам, стоящим высоко, на уровне корабельных снастей. В одном немецком морском романе есть совет старого моряка молодому матросу парусного корабля: «Одна рука кораблю, другая себе». Это годилось и для того, кто, как мы, занимался электротехническими работами на опасной высоте.
Работая в доках, я набрел на несколько слабых мест в режиме безопасности.
Например, однажды в 1940 году один дружелюбно настроенный молодой докер предложил мне прогуляться по крупнейшему немецкому линкору «Тирпиц», стоящему у достроечного пирса. Судно, к которому относятся последующие даты, быстро строилось на глазах гордых докеров — заложено 20 октября 1936 года, спущено 1 апреля 1939 года и закончено 25 февраля 1941 года.
У берегового конца длинных сходен, ведущих к открытой части шлюпочной палубы, стоял часовой-
