плаху!»
Войско онемело от ужаса, услышав это страшное приказание. Но когда голова несчастного юноши покатилась и кровь его хлынула неудержимым потоком, воздух огласился воплями скорби и негодования. С рыданиями и проклятиями унесли товарищи труп и сожгли его, бросив в то же время в огонь и те печальные доказательства победы, которые, будь они добыты в дозволенном бою, украшали бы мужественного юношу при триумфальном возвращении его отца в Рим. С тех пор «Манлиевы дисциплинарные постановления» (Мапliапа imperia) вошли в пословицу и, по свидетельству Ливия, вселяли ужас и отвращение не только в современников, но и в потомков. А между тем, если обдумать это дело внимательнее, надо согласиться, что консул Манлий не мог поступить иначе, если не хотел уничтожить в своей армии всякую дисциплину.
Вскоре после этого происшествия между обеими сторонами произошло кровопролитное сражение у подножия Везувия. Римские писатели говорят, что римляне в этой битве дрались одни, а самнитяне оставались только праздными свидетелями. Но такое известие противоречит воинственному духу этого народа; скорее должно принять, что самнитяне и герники дрались с союзниками латинян, между тем как римляне справлялись с самими латинянами.
Ход этой битвы побуждает нас сказать здесь несколько слов о тогдашнем способе ведения войны у римлян, способе, который был в употреблении и у латинян, прежних союзников Рима. В древнее время римское войско было устроено по образцу македонской фаланги. Вся армия составляла сплошную линию, в которой четыре ряда тесно следовали друг за другом и которая подавляла неприятеля именно своей массой. Главным оружием было длинное копье, высовывавшееся далеко вперед из боевой линии. Но незадолго до времени, о котором мы рассказываем, было сделано важное нововведение: сплошную армию разбили на небольшие отряды и солдат расставили на таком расстоянии одного от другого, что каждый из них мог свобод но двигаться и, главное, без стеснения действовать мечом. Таким образом, теперь успех битвы был поставлен в зависимость от личной ловкости и опытности каждого отдельного воина. Легион разделили на три линии тяжеловооруженных, поставленные на довольно значительном расстоянии одна от другой; каждой из них командовали два трибуна, помещавшихся на обоих флангах. Переднюю линию составляли hastati, вторую – principes, третью – triarii. Все эти линии подразделялись, в свою очередь, на 15 отделов, или манипулов, каждый в 60 человек; манипул распадался на две центурии, находившиеся под начальством центурионов. Оружием для обороны служил четырехугольный щит, имевший три фута в ширину и четыре в высоту; для нападения употреблялись пилум – приспособленное к метанию и удару копье в 6 футов длиной, и короткий испанский меч, которым рубили и били. Длинное копье осталось только у триариев. Сражение начинали hastati; как только они уставали, их сменяли principes. Когда усилия и этих последних оказывались безуспешными, обе первые линии отступали к тому месту, где до этого момента скрывались триарии, стоя на одном колене и держа перед собой щит. По команде полководца «Вставайте, триарии!» (Surgite, triarii!) они кидались в битву, возобновляя ее со свежими силами, между тем как неприятель уже начинал ослабевать от усталости. Впрочем, сражение обыкновенно заканчивали уже две первые линии; когда, рассказывая о какой-нибудь битве, историк говорит, что дело дошло до триариев (res ad triarios rediit), то это доказательство, что войску грозила крайняя опасность.
Кроме тяжеловооруженных, в каждом легионе находилось почти такое же число легковооруженных. Триста человек из них составляли два последних манипула линии hastate, в которой, таким образом, число тяжеловооруженных ограничивалось шестьюстами. Остальные легковооруженные, снабженные легкими метательными копьями, образовывали еще четвертую и пятую линии – rorarn и accensi, которые в начале битвы двигались на неприятеля промежутками, оставленными между тяжеловооруженными, и потом возвращались тем же путем. Наконец, каждый легион заключал в себе еще отдел конницы, в котором находилось, вероятно, человек триста.
Есть предание, что в то время, когда консулы стояли еще лагерем у Капуи, обоим им явилось одновременно во сне одно и то же видение. Человек сверхъестественного роста и с божественно-величавой осанкой возвестил им, что одна из воюющих сторон должна отдать богам мертвых и матери-земле полководца, другая – войско; победа, сказал он, останется за той армией, полководец которой обречет на смерть неприятельские легионы и самого себя. Сообщив друг другу про это видение, консулы согласились между собой, что тот из них, чья половина начнет уступать, принесет в жертву богам преисподней себя и неприятельское войско. Как раз перед началом битвы жертвоприношение Деция возвестило ему несчастье, но в то же время он узнал, что его товарищ Манлий получил в этом отношении результат благоприятный. «Если так, – сказал он, – то я спокоен, дело пойдет хорошо».
Деций повел в бой левое крыло, Манлий – правое. Римляне и латиняне долго сражались с одинаковым успехом; но вот на левом крыле линия hastati, уступая напору неприятеля, начала отступать к линии principes. В этом критическом положении консул Деций громко крикнул жрецу М. Валерию (которого не следует смешивать с М. Валерием Корвом): «Валерий! Здесь должны помочь нам боги! В качестве первосвященника римского народа прочитай мне ту молитву, которую я должен произнести, принося себя в жертву за наши легионы!» Жрец велел ему надеть обшитую пурпуром тогу, закрыть голову, вытянуть из-под одежды у подбородка руку и, став обеими ногами на стрелу, говорить: «Янус, Юпитер, отец Марс, Квирин, Беллона, Лары, вы, девятибожие, вы, туземные боги (indigetes), вы, боги, во власти которых мы и враги наши, вы, боги мертвых, вам я молюсь, вас умоляю благословить силу и победу римского народа квиритов и ниспослать ужас, муки, смерть на его врагов, испрашивая у вас этой благодати, я, для спасения государства квиритов, его войска, его легионов и народов, помогающих римскому народу квиритов, обрекаю здесь на жертву богам мертвых и земле (tellus) вражеские легионы и народы, помогающие неприятелю, вместе с самим собой!»
После этой молитвы он отправил своих ликторов к Т. Манлию с известием, что идет умирать за войско, и, опоясавшись по-габински, кинулся на коне в середину неприятельской армии. Он несся по рядам ее как посланная с неба искупительная жертва божественного гнева; пораженные страхом латиняне бежали от него, как от моровой язвы. Смятение распространилось по всему правому крылу их, и когда наконец Деций, покрытый ранами, упал с лошади и испустил дух, латинские когорты в ужасе обратились в бегство. В то же время римляне устремились в новую битву, потому что теперь они могли уже не бояться гнева небесных сил. Рорарии прорвались вперед и поддержали hastat principes, а триарии, опершись на правое колено, ждали только сигнала, чтобы двинуться на неприятеля.
Но на других пунктах, благодаря численности латинян, первенство все-таки еще оставалось за ними. Поэтому Манлий, вместо того чтобы пустить в дело триариев, велел выступить вперед из крайнего арьергарда резервным когортам (accensi), которые в эту войну были снабжены пиками. Латиняне подумали, что консул выслал триариев, и – так как их войско имело такое же устройство, – двинули и своих. Когда эти последние стали ослабевать, Манлий вызвал своих триариев. Со свежими силами ударили они на врага, у которого не оставалось больше резервов, кололи своими копьями лица испуганных противников, изрубили всю первую линию, составлявшую ядро армии, пробились почти безвредно во все остальные ряды и произвели такую резню, что из всего латинского войска уцелела едва четвертая часть.
«Слава этой победы, – говорит Ливий, – принадлежит преимущественно консулам, из которых один принял на себя все опасности и бедствия, грозившие со стороны богов неба и ада, а другой выказал в битве столько храбрости и благоразумия, что римские и латинские писатели, повествующие об этом сражении, единогласно признают, что победа, бесспорно, должна была остаться за той стороной, которая имела своим предводителем Т. Манлия».
Латиняне бежали в Минтурн и оставили свой лагерь в руках победителя. Труп Деция не могли найти в самый день сражения; его отыскали уже на следующее утро, в густой куче убитых неприятелей. Манлий похоронил товарища со всей подобающей торжественностью. После этой битвы кампанцы снова покорились римлянам на сносных условиях. Но рассеянные остатки латинского войска собрались у авзонского города Весции. Здесь латинскому полководцу Нумицию удалось склонить их к продолжению борьбы. Он убедил их, что римляне пострадали в недавнем сражении не меньше латинян, и предложил свои услуги для того, чтобы как можно скорее собрать в латинских и Вольских городах всех способных носить оружие и, вернувшись с этой армией к Капуе, напасть там на римлян, конечно, никак не ожидавших нового боя. Быстро составленное войско встретило Манлия при Трифануме, между Синуэссой и Минтурном, с намерением воспрепятствовать его переходу через Лирис. Увидев неприятеля, римское войско не дало себе труда расположиться лагерем, а прямо кинулось в битву. Латиняне были разбиты наголову, и так как находившаяся у них в тылу река Лирис отрезала им всякую возможность отступления, то поражение было так велико, что весь латинский союз
