Пленный поблагодарил, может быть и не поняв, почему немец сказал это, но почувствовав благожелательное к себе отношение.
Штаб фронта был перенесен сперва в Барановичи, а затем в Борисов на Березине. Всюду позади прорванной линии фронта Красной армии мы наталкивались на небольшие, а порою и на крупные, отряды из разбитых красных частей, бродившие по окрестностям, иногда еще с оружием в руках.
Так, однажды ночью, заблудившись с моим шофером под Барановичами на лесной дороге, я наткнулся на группу, примерно, из сорока красноармейцев. Когда я заговорил с ними по-русски, они бросили оружие. Это были первые военнопленные, которых я взял почти в одиночку. Я сдал их комендатуре в Барановичах.
Однажды ротмистру Шмидту, вместе с другими квартирмейстерами штаба, пришлось заночевать в одном селе. Германские танковые соединения прорвались на пятьдесят километров вглубь за линию фронта, оставив позади себя разбитые полки и батальоны советской пехоты. Жители села знали, конечно, об этом, и они выставили вокруг, в значительном отдалении, наблюдательные посты, чтобы предупредить ротмистра и его спутников в случае готовящегося нападения красноармейцев.
В эти первые недели войны я объехал в легковой машине множество сёл, большею частью один, иногда с шофером. Фельдмаршал фон Бок поручил мне докладывать ему о положении в городах и сёлах, о пожеланиях населения и о его настроениях. Я изъездил сотни километров; однажды даже проехал до главной квартиры группы армий «Север» и обратно. Бесконечные леса и ширь просторов тогда еще не таили опасности. Везде в городах и сёлах люди нас дружески приветствовали и принимали, как только было преодолено первое смущение. Тем, кто, как я, говорил по-русски, очень быстро открывались двери и сердца. Русское гостеприимство было прежним, несмотря на лишения двух последних десятилетий. На столе появлялось всё, что хранилось в чуланах и погребах, появлялся и самовар, если он еще сохранился в семье. И тогда начинались расспросы о чуждом для них мире – о нашем мире, о котором они не знали почти ничего.
«Вам, конечно, уже рассказывали о зверствах фашистов?» – этот контрвопрос я ставил довольно часто. Но сельское население было мало затронуто советской пропагандой о зверствах гитлеровцев. Когда пропаганды слишком много, она так и остается пропагандой. Ей перестают верить. Однажды, помнится, крестьяне подтолкнули на разговор одного старика, и он рассказал, что во время «первой империалистической войны» он был в плену в Германии и работал у крестьян. Немцы хорошо к нему относились. Дома у них чистые и красивые, сельскохозяйственные машины образцовые. Одним словом, – «культура». Поэтому он не верит пропаганде о «немецких извергах». Он и своим товарищам советовал бросать оружие и сдаваться. Самому ему повезло: он смог вернуться в свое село.
Позже я много раз слышал то же самое: целые части складывали оружие по совету своих товарищей, в первую мировую войну испытавших на себе хорошее обращение в лагерях военнопленных, на фабриках, у крестьян Восточной Пруссии и Баварии.
При занятии Смоленска в наши руки попал архив местного НКВД. Один из списков содержал имена, адреса и биографии всех военнопленных первой мировой войны, вернувшихся в Советский Союз и проживавших с Смоленской области. Эти люди, по оценке НКВД, были ненадежными. Они находились под постоянным наблюдением, хотя со времени их возвращения из Германии прошло уже 20 лет.
Мы использовали этот материал для докладной записки, в которой подчеркивалось, что в хорошем обращении немцев с пленными советская власть видит для себя серьезную опасность.
От переводчиков и офицеров разведки при дивизиях, корпусах и армиях в штаб фронта ежедневно приходили сообщения о скверном размещении и недостаточном снабжении военнопленных. Герсдорф и его ближайшие сотрудники, майор фон Шак и старший лейтенант Конрад, проверяли эти материалы и посылали доклады по своей служебной линии. (Но тогда еще не было никого, кто сумел бы, подобно тому, как позже это делал генерал Рейнхард Гелен, оценить влияние сказанного в этих докладах на ход военных действий.) Эти доклады «падали на каменистую почву». Их где-то собирали и, очевидно, просто подшивали в папки. До нас не дошло ни сведений о получении этих докладов, ни подтверждений об их получении в действиях Верховного командования.
В бесчисленном множестве случаев советские командиры со своими солдатами ставили себя в распоряжение германских частей. В одном случае, помню, артиллерийский офицер перешел к нам со всем личным составом батареи и с четырьмя орудиями. Они хотели сразу же бороться, вместе с немцами, против Сталина и его «своры палачей». И они не могли понять, почему немцы их разоружают и отправляют в лагеря военнопленных. «Вы же сами призывали нас выступить против нашего общего врага, – протестовали они. – Что же, это были пустые слова?»
Что мог ответить германский офицер в таком случае? Гитлер объявил, что немцы идут как освободители. В городах висели на стенах и заборах портреты Гитлера (по десятку и более наклеенных подряд) с надписью: «Гитлер – освободитель!»
А перебежчики и пленные, антикоммунисты и безразличные, должны были идти горьким путем военнопленных. Правда, были немецкие командиры, привлекавшие русских как проводников через болота и леса при боевых и разведывательных операциях, а после оставлявшие «своих русских» при части для разного рода работ. Как мы увидим позже, другие немецкие командиры еще больше опирались на эти потенциальные силы.
На дороге Минск-Смоленск я встретил однажды бесконечную колонну одетых в лохмотья людей. Они брели на восток. Их вожаки рассказали, что эти пять или шесть тысяч крестьян и рабочих были осуждены за мелкие проступки на принудительные работы. Использовали их на расширении Минского аэродрома. Затем пришли немцы. Почти все советские самолеты, находившиеся на этом аэродроме, германская авиация уничтожила еще на земле. Германские танки и пехота освободили заключенных. Но большинство их были из промышленных районов вокруг Москвы, из Ярославля, с Волги. Куда им деться теперь?
Они заявили немецкому коменданту, что охотно стали бы работать для немцев. Но тогда еще не «набирали» «остарбайтеров». А через несколько дней начальником аэродрома был назначен новый офицер, и эти люди были отпущены на все четыре стороны. Теперь они надеялись пешком, идя следом за «освободителями», добраться до своих далеких сёл, до Москвы, Ярославля, до Волги.
Конечно, фронтовые части не могли заботиться о них. Но неужели не было запланировано использование такой вот рабочей силы?
Россия – огромна. Нельзя было отказываться ни от лишней рабочей силы, ни от техники. А вдоль дороги всюду валялись трактора. Было еще по-летнему тепло и сухо. Без особых трудностей можно было бы доставить эти машины в ремонтные мастерские. Крестьяне еще не успели демонтировать запасные части. Несколько немецких специалистов и умелые русские руки сохранили бы ценные машины. Но в штабе фронта подобные предложения встречали также лишь с улыбкой сожаления. А когда поздней осенью германские танки и орудия безнадежно застревали в грязи и снегу, недоставало именно этих, хотя и грубо сработанных, но годных и для зимы советских тракторов.
