обыграют этот «новейший немецкий обман».
Генерал Власов был глубоко разочарован. Он удивлялся лишь тому, что в национал-социалистической Германии люди еще могут сами ослаблять гайки и что «таких людей, как доктор Р., Мартин, Гроте и Штрикфельдт, не поставили к стенке». Понятно, что его доверие к этим лицам возросло, а надежда его на конечный успех была сильно поколеблена.
Генерал Жиленков удовольствовался замечанием:
– К сожалению, клубу самоубийц помочь невозможно. Жаль лишь, если нам придется погибнуть с ними вместе.
Между тем, однако, возникли надежды на перемену ветра в Министерстве пропаганды. По словам полковника Мартина, официальные лица настроились на такую линию поведения: почему не организовать Русский Освободительный Комитет, если это поможет нам? В конце концов, не обязательно потом исполнять слишком точно все обещания.
Зыков и Жиленков сразу посмотрели в корень. Так действовал бы Сталин: «Давай обещания; потом посмотрим, насколько нужно их выполнять».
– Суть дела, однако, в том, – сказал Жиленков, – кто будет сильнее к тому времени.
Зыков никогда не говорил так открыто. Он был склонен держать свои мысли при себе. Но оба посчитали, что в Министерстве пропаганды сидят неплохие провидцы. Они считают: выпусти кота из мешка, пока это полезно, а потом его можно и утопить.
– В том случае, – заметил Жиленков, – если кот растеряется, и его удастся поймать.
Из слов Мартина можно было понять, хотя он прямо этого и не говорил, что сам Геббельс был заинтересован в Смоленском воззвании.
Примерно в то же время меня посетил один чиновник Министерства пропаганды, балтийский немец, ранее горячий поклонник национал-социализма, ныне прозревший. Он сообщил, что Геббельс решил убедить Гитлера в необходимости радикального изменения восточной политики. Геббельс намерен настаивать на обнародовании» прокламации фюрера» к «восточным народам», на базе новых взаимоотношений между рейхом и этими народами (в общих чертах совпадавших с установками нашего круга друзей). По словам моего собеседника, Геббельс заявил, что эта декларация новых принципов должна предшествовать всем другим шагам и проложить путь к решению всех проблем, как-то: организация национальных комитетов, органов самоуправления, экономического сотрудничества, создание добровольческих вооруженных частей, мероприятия по борьбе с партизанами и т. д.
Геббельс был, конечно, прав, если даже он рассматривал вопрос не с высшей, европейской точки зрения, а имел в виду лишь предотвращение опасности, нависшей над гитлеровским рейхом.
Наш новый друг заметил:
– Хотя Геббельс и говорит всё еще о «восточных народах», но это уже большой шаг вперед, если ближайший сотрудник фюрера решился на столь явное изменение политического курса в России.
Это был, действительно, шаг вперед; это было то, на что надеялись офицеры в Генеральном штабе, на что надеялся Власов. Если это не было уже слишком поздно.
Однако через несколько недель мы услышали, что Геббельс встретил решительный отпор то ли со стороны своего коллеги Розенберга, то ли со стороны самого Гитлера. Мы так и не узнали подробностей.
Подготовленная при содействии полковника Мартина и уже намеченная встреча Геббельса с Власовым была отложена до дальнейших времен.
Дабендорф и русские добровольцы
Поражение под Сталинградом вызвало у многих наших русских друзей чувство подавленности и раздвоенности. Многие недели они уже следили за развитием событий, сравнивая противоречивые немецкие и советские сообщения.
Я еще вижу их, столпившихся при изучении карт. Зыков вновь первый заговорил:
– Как русские, мы должны были бы радоваться русской победе. Но как русские борцы за свободу мы этого не можем. Ведь каждая победа Красной армии означает усиление сталинского террора и дальнейшее закабаление русского народа на неопределенное время. Удар, нанесенный 6-ой германской армии, косвенно нанесен и нам.
Власов, молчавший до сих пор, сказал фразу, которая позднее стала как бы лозунгом:
– Россия – наша. Я имею в виду, – продолжал он, – свободную Россию, Россию, о которой мечтает наш народ, – не под сталинским ярмом, а ту, что на нашей стороне, борцов за свободу.
И снова мы были в сфере «малых шагов». Нашей непосредственной задачей было сейчас развивать то, что мы начали в Дабендорфе.
Как и раньше, приходилось бороться с разного рода запретами. Запрещено было употреблять слова «Россия» и «русский». Под запрет попала и Волга, как «русская река», о которой поется в народной песне. Вместо «русская река» в текст было вставлено «мощная река». Немецкие власти воображали, очевидно, что русские будут петь свои песни с навязанным им текстом!
Живо помню совещание в Отделе пропаганды ОКВ/ВПр, созванное для решения вопроса, как следует дальше называть русских солдат в германской армии. Наименование «хиви» было унизительно и непереводимо на русский язык. Граф Штауфенберг специально заехал в Берлин, по дороге к своему новому месту службы – в Африке. Я представлял Отдел ФХО. Присутствовали представители ОКВ, Министерства пропаганды и Восточного министерства. Не могу припомнить, был ли также представитель генерала восточных войск.
Штауфенберг требовал перейти к точному термину «доброволец» («Freiwilliger»). Против этого возражали представители Восточного министерства и Министерства пропаганды. Споры затянулись до бесконечности. Наконец, Мартин сказал с сарказмом:
– Хорошо, издадим приказ ОКВ, оповещающий все воинские части и всё русское население, что воюющих в наших рядах русских солдат следует называть, письменно и устно, «Иванами», что будет соответствовать, примерно немецкому «Фрицу». Последнее только для разъяснения термина немецкому
