– Но вы теперь не будете их покупать, – сказал Власов госпоже Двингер. – Вы видите, что эти любезные усилия бесплодны. Напрасно всё, что вы делаете, и всё, что я делал до сих пор.
Мюнхен, с его сокровищами культуры, был для Власова новым большим переживанием вне сферы политики.
Как я уже упоминал, с самого начала похода в Россию Двингер выступал за разумную политику, и ему, в результате, запрещено было печататься. Во время этого нашего пребывания у него в Гедвигсхофе он резко критиковал нацистских вождей и дал Власову ряд полезных советов. Власов спросил его, считает ли он ответственным за политическую линию в России лично Гитлера? Двингер ответил, что он не может этого утверждать, но взгляд на его приспешников дает представление о главе. (В это время Двингер еще ничего не знал о встрече в Бергхофе.) Год спустя, после 20 июля 1944 года, Двингер открыто говорил о всех последствиях покушения на Гитлера. То, что Гитлер спасся, было велением судьбы: если бы покушение удалось, немецкий народ приписал бы поражение в войне (а война уже была проиграна) исключительно смерти Гитлера, а не порочности режима. В Гедвигсхофе стояла чудесная летняя погода. Мы разъезжали по Баварии, и Власов заходил в крестьянские дворы: чистота, опрятность, благосостояние. Он видел стада на пастбищах. Ему охотно показывали шкафы и комоды, а в них – одежда, хорошая обувь, шерстяные одеяла, фарфор: всё сокровища, о которых и не мечтали колхозники.
– Я понимаю теперь, почему немецкие солдаты хорошо дерутся: они борются не только за свою родину, но также и за ее благосостояние как материальную основу существования всего народа, – сказал он.
Он не представлял себе раньше, что «загнивший капиталистический Запад» дает своим крестьянам и рабочим возможность жить в таком благополучии. И это не были «потемкинские деревни» для обмана генерала. Он мог остановить автомобиль действительно всюду, где хотел, и осмотреть любой крестьянский дом. Ничего не было проще.
При одной из экскурсий в районе Гедвигсхофа мы случайно встретились с группой возвращавшихся с работы русских военнопленных. Мы остановились, и Власов разговорился с ними. Они были в штатском. Работали они у крестьян на уборке урожая в местных хозяйствах и не жаловались. Они сказали, что живут хорошо, что отношение к ним и еда за последнее время стали много лучше, особенно после того, как о них стал заботиться «генерал Власов и его помощники в Берлине». Когда Власов спросил, не хотели ли бы они вступить в добровольческие части, они ответили, что война им уже надоела и что они предпочитают оставаться военнопленными. Пусть идут, кто помоложе. Когда-то должна война и кончиться, а то так и домой никогда не попадешь. Стариков надо оставить в покое. Власов сказал, что он это вполне понимает. Он был в синем костюме и никто не догадывался, кто он. Инкогнито Власова было раскрыто, когда кто-то из пленных вдруг достал одну из дабендорфских газет и на фотографии в ней узнал Власова: «Да это он!» Теперь посыпались вопросы за вопросами. Но когда-то надо было и двигаться дальше, – это был наш последний вечер.
Франкфурт-на-Майне в то время еще не сильно пострадал от бомбежек. Мы бродили по старым, узким улочкам, полным немецкой и европейской истории.
В Майнце мы сели на пароход и спустились вниз по Рейну до Кёльна. На том же пароходе ехала группа тяжелораненых немцев. Многие были без рук или без ног. Многие изуродованы ожогами. Власов отвернулся, стараясь скрыть свои чувства, а потом сказал:
– Мы все виноваты, что эти люди стали калеками. Поэтому все мы должны и отвечать, все: русские, немцы, англичане, французы, американцы, японцы, китайцы.
Власов был на голову выше всех пассажиров, и немецкие солдаты, очевидно, обратили на него внимание. Один раненый фельдфебель, сидевший на палубе у стола с прохладительными напитками, неожиданно поднялся, подошел к нашему столу (Власов в это время рассматривал карту местности, висевшую невдалеке) и, став навытяжку (я был в форме), обратился ко мне:
– Простите, господин капитан, я поспорил с моими товарищами на бутылку рейнского, что высокий господин с вами – русский генерал Власов. Верно ли это?
Он сам принадлежал к немецкому кадровому составу одной из русских частей под Ленинградом и не мог забыть приметную личность русского генерала. Хотя мы и не хотели обращать на себя внимания, я ответил утвердительно на его вопрос. Фельдфебель выиграл свой рейнвейн.
Скорее курьезное, но в то же время и характерное последствие имела наша короткая остановка в Кёльне, где мы никого не знали. Инкогнито Власова было раскрыто из-за телеграммы, полученной там перед нашим приездом из Франкфурта. Совершенно неожиданно, мы были встречены одним партийным учреждением, устроившим также и прием. После возвращения в Берлин я получил, через официальные инстанции, счет от этой организации, с точностью до пфеннига, за ужин для двух лиц!
Однажды вечером, после нашего возвращения из поездки, Власов сказал мне:
– Я, кажется, уже говорил вам, что после того, как я видел эту вашу прекрасную страну, я хорошо понимаю немецкого солдата в его чувствах к своей родине. Но, думая дальше, я спрашиваю себя: это благосостояние, которого вы добились вашим трудом и вашим умением, сделало ли оно немцев лучше?
Мне пришлось ответить отрицательно.
– Вот видите! А эта война может быть выиграна только теми, кто способен принести лучший порядок. Нацисты должны были бы это знать: они пришли к власти в Германии в час ее нужды, потому что обещали лучший порядок, и сначала у них было искреннее желание выполнить свое обещание. Поэтому мне и трудно понять, как те же самые национал-социалисты отказались от своих собственных принципов. Высшая миссия не должна быть эгоистичной. Но вы, немцы, не только эгоистичны, вы хотите отнять у нас нашу землю и наши богатства. И поэтому вы проиграете войну.
Генерал казался в эту минуту пророком минувших времен, предсказывающим падение Третьего рейха.
– До 1946–1947 годов прольется еще много крови. Немецкие города будут разрушены до тла. Страх разольется по всей Европе. А когда война окончится, ужасы будут продолжаться, она будет вестись дальше иными методами, и народы не найдут мира. Черные восстанут на белых, угнетенные на угнетателей, которые забыли свой долг, свою миссию…
В этот момент, как бы подчеркивая его мрачные предсказания, завыли сирены, предвещавшие налет на Берлин. На Кибицвег не было общественного бомбоубежища, и Власов отдал распоряжение пускать всех соседей в небольшое бомбоубежище, оборудованное в саду виллы, в которой он жил (хотя вход на территорию виллы посторонним был строго воспрещен). Когда мы подошли к спуску в бомбоубежище, оно было уже полно людьми. Власов не захотел, чтобы из-за него кто-то должен был выйти, и просидел всё время до отбоя в саду около входа в бомбоубежище.
Развитие контактов
