чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Никто не сможет мне потом сказать: «И ты, Брут!» И ты, Кёстринг, зачарован этим русским. Лучше, если я его не буду знать.
Когда я позволил себе указать на популярность и на сильное влияние личности Власова на его соотечественников, он решительно возразил мне:
– Этому я не верю. В России военные никогда не были так популярны, как в Германии. Русские думают и чувствуют иначе. А факт остается фактом, что Гитлер не хочет ничего слышать о Власове. И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, – что нужно было бы, кстати, сделать еще в 1941 году, – то мы должны будем найти другого человека.
Здесь наши взгляды расходились. В моих глазах Власов был не просто одним из многих военных руководителей. Он стал знаменем. Он стал воплощением желаний и надежд миллионов людей, страстно стремившихся к лучшему порядку и к лучшей жизни.
Под конец Кёстринг заметил, что я могу всегда рассчитывать на его поддержку во всех военных вопросах, но он хочет оставаться вне какой-либо политической игры. На этом и закончился наш разговор.
В течение первой половины 1944 года я несколько раз имел возможность говорить с Кёстрингом. В апреле 1944 года полковник Герре передал майору Фёлькелю должность начальника штаба, при генерале добровольческих частей: он также просил о своем откомандировании на фронт.
Но не всегда можно было разграничить военные и политические вопросы, как того хотел Кёстринг. Так, например, он не мог не дать своего подтверждения на заявлении Власова, касавшегося отношения добровольцев к еврейскому вопросу (к этому я еще вернусь). Оно было передано на его утверждение после того, как дабендорфский немецкий редактор Борман, чтобы выиграть время, умышленно и очень тактично наладил «диспут» между разными ведомствами об отношении добровольцев к антисемитизму.
В этой связи я вспоминаю об одной сценке в рабочей комнате Кёстринга, характерной для тогдашней политической атмосферы, психологического состояния людей на высоких постах и необходимости правильной, но и слегка двусмысленной реакции на опасные вопросы.
Один офицер высокого ранга и убежденнейший нацист, во время обмена мнениями, в резкой форме набросился на адъютанта Кёстринга ротмистра фон Герварта (который очень неодобрительно относился к расистским теориям национал-социалистов):
– Похоже на то, господин фон Герварт, что вы отождествляете себя с проеврейскими установками этих бывших русских большевиков. Почему, собственно, вы это делаете?
– Потому что я, как я уже подробно изложил, разделяю точку зрения этих людей, – холодно ответил Герварт. – И еще, впрочем, потому, что я не хочу все этим временным вздором погубить мою будущую карьеру.
Этическое обоснование своего неприятия антисемитизма могло бы повредить Герварту, да и не было бы понято этим человеком. Но циничный ответ ротмистра (по гражданской профессии дипломата) был для него убедителен:
– Ага, – сказал он, – ясно, карьера; это я понимаю.
– Видите, – сказал Герварт, когда мы остались наедине, – так нужно говорить с этими людьми. Другого этот человек вообще бы не понял.
Герварт не мог мне тогда сказать о своей принадлежности к движению сопротивления.
Я был в трудном и, лично, в неприятном положении из-за нежелания Кёстринга встретиться с Власовым. Для Власова новый генерал добровольческих частей был редким представителем германского генералитета, с которым он не только мог бы всё обсудить на своем родном языке, но и, при знании деталей военного и политического порядка на стороне противника, мог сделать обоснованные прогнозы. И это тем более, что он знал, как уже в начале войны Кёстринг предостерегал от недооценки советского вооруженного потенциала и силы русского патриотизма.
(Вследствие уклончивого поведения Кёстринга, Власов встретил его в первый раз 14 ноября 1944 года, в день объявления Пражского манифеста и основания Комитета Освобождения Народов России.)
Я изложил Власову точку зрения генерала Кёстринга и не скрыл при этом моего уважения к этому человеку. Власов, который уже много слышал о Кёстринге, не обнаружил, однако, никакого понимания линии его поведения.
– Форма, жалованье, снабжение… Страшно важно, когда фронт трещит, – заметил он с усмешкой. – Зачем всё это, если Красная армия раздавит вскоре не только вашего генерала наёмников, но и всю Германию.
Власов отлично знал, что Кёстринг не мог сделать ничего, чтобы предотвратить надвигающуюся судьбу. Но в его глазах старания Кёстринга улучшить условия службы добровольцев только подчеркивали их статус наёмников. Он отказался иметь что-либо общее с «кёстрингскими наймитами». Напрасно я пытался убедить его, что этот немецкий генерал предельно честен и обладает большим чувством ответственности.
Благодаря стараниям Гельмиха и Герре, для целого ряда мероприятий уже были разработаны планы. Под начальством Кёстринга были теперь закончены подготовительные работы, и планы вступили в действие. Большинство этих мероприятий должно было бы быть проведено уже осенью 1941 года! В частности: при каждой дивизии стали работать специальные отделы, занимавшиеся делами добровольцев; были созданы специальные госпитали и дома отдыха; русские врачи и младший медицинский персонал подготавливались на специальных профессиональных курсах; были урегулированы право на пенсию и на выплату содержания вдовам и сиротам; были разработаны устав внутренней службы и дисциплинарный устав для добровольцев; уже существовавшая в Дабендорфе практика выдачи разрешения на заключение брака была Кёстрингом распространена на всех добровольцев; было вновь признано право добровольцев на награждение Железным крестом, которое было введено осенью 1941 года и уничтожено приказом Гитлера; немецкие военные должны были отдавать честь русским офицерам.
Это была одна сторона медали, и, несомненно, всё это было в большой степени заслугой Кёстринга. Но, что касается главной нашей цели, – летом 1944 года мы, казалось, были от нее дальше, чем когда- либо.
III. СС и Освободительное движение
В поисках выхода
Вполне понятно, что Власов и его сотрудники очень внимательно следили за угрожающим положением
