Избранное

нутриям, и это была первая работа приезжего на звероферме.

Ему дали поесть и послали спать в овчарню, где содержались каракулевые овцы. Сытый, лежал он на мешке с соломой и слушал, как ветер гуляет по крыше. Его звали Роберт Рикс, был он безработный горняк из Рурской области, бродяживший с самой весны. То тут, то там он получал работу на несколько дней и освоил простейшие приемы по меньшей мере десятка специальностей, но за последние два месяца ему не досталось и горсточки работы. Возможности заработка состояли в таинственной связи с древесной листвою и по осени развеялись в воздухе. Люди стали цивилизованными и уже не так яростно отталкивали друг друга от кормушки, как псы.

Ночью шел снег. Утром, легкий и пышный, как хлопок, он лежал на нижнебаварских холмах за фермой, украшал ограду из колючей проволоки, сглаживал разрушения, учиненные морозом. Если смотреть из теплой комнаты, из теплого пальто, мир выглядел романтично.

В деревянном доме заведующего фермой имелся шкаф, набитый поношенной господской одеждой: костюмы, прожженные графскими сигарами; охотничьи куртки, продырявленные дробью из министерских ружей; пропотелые смокинги и почти новые спортивные костюмы. Спортивные костюмы приказывала относить на ферму чувствительная к запахам графиня. От них несло девичьими спаленками.

Заведующий Ларсон открыл шкаф.

— Значит, выбирайте и одевайтесь-ка на даровщинку, как говорится!

Роберт Рикс, согревшийся изнутри яичницей, хлебом и чаем, снабдил себя охотничьей курткой, взял серую шляпу, наушники и высокие сапоги на толстой подошве, подбитой гвоздями.

— Значит, заработную плату будете получать сдельно, по справедливости, как говорится.

Заработная плата до поры, до времени значила: еженедельно карманные деньги, хорошее питание и угол в овчарне.

Толстая куртка расширяла Риксову сутулую горняцкую спину. Из дома заведующего фермой он вышел как учитель, вырядившийся для охоты.

Четыре гектара земли, засаженной зверями. Корней у них нет. Выпускают их из клетки лишь в меру жизненной необходимости, отделяют друг от друга проволочными сетками, отнимают у них добычу, регулируют размножение. Род людской расселился по земле и тем зверям, которых считает полезными, отмеряет жизненное пространство и количество пищи.

Каракулевые овцы сгрудились в зимней овчарне. Даже в третьем поколении они сохраняли в себе теплый мир Бухары. Они шарахались, видя в открытую дверь заснеженные поля. Рикса тревожило, что они смотрят сквозь него и не ищут его соседства.

Серебристые лисы высовывались в дыры своих боксов, наставляя зрачки на блистающие снега. Голубые песцы плавно кружили по холодному хлопку, добрые охотничьи зимы предков смутно оживали в них.

Были звери или люди, что ходили за ними, пленниками? Рикс бродил между клеток. Регулярная еда еще была для него праздником, и толстой куртке он продолжал радоваться. Рикс с жаром взялся за дело, работал проворно, и заведующий фермой Ларсон был, видимо, доволен приблудным парнем.

— Значит, господин граф, может быть, наверняка приедет. Поглядишь на него, твое счастье, как говорится.

Граф ни разу не приезжал в день, когда заведующий фермой возвещал его приезд. Ларсон это делал, чтобы рабочие живей пошевеливались. Большинство их пришло на ферму с господского двора, граф на свой счет ремонтировал их домишки. У него были социальные идеи.

Он явился неожиданно, ладный, черноволосый; зубы точно кусочки сахара, тонкая улыбка вкруг пухлого рта — человек, которому все на свете удавалось, граф Каройи.

Заведующий Ларсон за голый хвост вытащил из клетки нового самца нутрии. Самец был дикий, барахтался и кусал воздух. Ларсон плюнул ему на нос, заколдовал его и добился, что тот смиренно повис на хвосте. Граф подул ему в шерстку на брюхе; образовалась маленькая воронка с голубой подпушкой, и заведующий Ларсон щелкнул каблуками.

— Значит, ваше сиятельство, не сомневайтесь, самец что надо, как говорится!

Граф польщенно улыбнулся. Самца купил он.

Рикс скалывал лед со спусков в бассейн, чтобы нутрии, вылезая из воды, не соскользнули обратно, не перекупались бы, не простыли или, того гляди, не утонули. У всех зверей есть свои желания. Рикс научился их угадывать. Ларсон взял его за плечо и подтащил к графу.

— Значит, ваше сиятельство, расторопный парень, случайно сюда забрел. — Роберта Рикса во второй раз представляли заодно с самцом нутрии. Самец, видно, был его судьбой.

Граф подал руку Роберту Риксу. Дуть ему в шерстку не стоило, граф улыбнулся и пошел к голубым песцам. До сих пор Рикс видел графов только на картинках в «Варер Якоб», карикатурных аристократов с моноклями и в лакированных башмаках. В союзе молодежи такой сорт людей назывался «аграрии» или еще зеленая чума. Граф Каройи под этот образец не подходил, он подал Риксу руку, улыбнулся. На руднике, где прежде работал Рикс, хозяина и в глаза не видывали.

Общительность графа Каройи имела свои причины: и он некогда был гол как сокол — безлошадный венгерский жокей. Но позднее полоумный отец графини привез его в Германию — для освежения крови. Как он — самца нутрии. Граф дал приплод — двух темноглазых белокурых сыновей — и заскучал. На немецкие графские поместья он слетел, как муха на мед, и не умел на аристократический манер проживать доходы, которые они приносили. «Его сиятельство Каройи заразился от торгашей-бюргеров плебейским духом стяжательства», — говаривала графиня. Граф Каройи прослышал, что капитал, оборачиваясь, дает тепло и приумножается. Он пустил в оборот капитал немецких графов.

В верхах общества было холодновато, все хотели одеваться в меха, поэтому со зверей сдирали шкуры. Меха привозили из северных стран и из России. Ну можно ли оставить торговлю пушниной в руках иностранцев и коммунистов? Автаркия — патриотический долг, а климат Германии достаточно суров для разведения благородной пушнины. Граф Каройи поспешил выполнить этот долг и стал выращивать серебристых лис и голубых песцов, нутрий и енотов, норок и каракулевых овец. Владельцам звероводческих предприятий помельче тоже хотелось нагреть руки на благоприятной пушной конъюнктуре. Граф Каройи продавал им племенных зверей по высоким ценам. Патриотизм приносил барыши.

Граф Каройи не только ездил на форде, он и сам хотел быть чем-то вроде Форда и выплачивал проценты рабочим своей зверофермы за выращенных зверей и невыделанные шкуры. Проценты поощряли рвение, а рвение давало доход. «Значит, ваше сиятельство, славное производство, отличное, как говорится!» Заведующий фермой Ларсон, получавший наибольший процент с прибылей, пытался втолковать Роберту Риксу, что тот свалился на золотое дно.

Мягкие холмы окружали долину. Летом они зеленели, и каракулевые овцы паслись по их склонам. У края долины стоял дворец и пятьюстами окон смотрел на ферму; работники фермы из столпотворения клеток в свою очередь смотрели на белую, как лилия, графскую резиденцию.

Зефу Берлинг случай занес во дворец так же, как Рикса на ферму. Ох уж эти случаи! Слишком велика их роль в жизни маленьких людей!

Она выделывала рискованнейшие трюки на лошади и торговала ими в разных странах, много ездила и мало видела. Другие люди, слишком бедные, чтобы ездить, покупали себе возможность три часа дивиться в цирке чудесам всего света: Зефа Берлинг — сальто с лошади на лошадь! Впервые в мире!

Цирк умирает, если людей, охочих до зрелищ, лишают работы и заработка. Зефе не выплатили жалованья за последние месяцы, когда цирк прогорел. Она взяла себе лошадь, с которой работала, и стала вроде как нищий с собакой. Другим безработным приходилось заботиться только о себе. Но Зефа знала, чего хотела. Она хотела сохранить форму и тренировалась — скакала по-казацки на захолустных ярмарках, покуда не являлась полиция: «Ваше разрешение, мадам?»

Зефе приходилось ехать дальше. Хлеб она имела за медяки из вывернутых карманов других безработных или из влажных ладоней восхищенных ребятишек, а успех заменял ей масло.

Где ездили верхом, там был и смуглый обновитель немецкого графского рода, народолюбивый граф Каройи. Он восторгался искусством Зефы и думал о своем плохо объезженном английском жеребце. Он