Дедушка недоволен собой и всем светом. Что-то разладилась дружба с Лысым чертом. Дедушка от всех отстал с уборкой. Наши куклы — последние в поле.
— Тут руганью не поможешь! — говорит наш солдат деду. — Сам небось все шиворот-навыворот делаешь, вот в рукава-то никак и не попадешь.
У каретника Фелко уже гудит молотилка. Дедушка затыкает уши. Вот если бы она у нас гудела! Слаще всякой музыки был бы ее гул.
— Когда молотить начнете? — спрашивает бургомистр Кальдауне дедушку.
— Когда всю рожь на гумно свезем! Самому бы сообразить надо.
Кальдауне поскребывает свои маленькие усики и говорит:
— Трудновато.
— Чего трудновато? — спрашивает его дедушка.
— Община решила на будущей неделе сдать все хлебопоставки, а у вас еще бабки в поле стоят. Вы бы себе кого-нибудь на подмогу взяли! Неохота мне ждать вас одних. Не достанется нам окружная премия — на себя пеняйте.
Вот это удар так удар! Дедушка жует кончик усов и поглядывает по сторонам. Сходил на поле, вытащил из снопов несколько колосков и попробовал, не высохли ли уже. Нет, не высохли.
Наша деревня еще в прошлом году зарилась на окружную премию. Но мы ее тогда не получили. И все из-за тех, кто отстал с обмолотом. Бургомистр взял да написал их имена на бумажке и бумажку эту повесил на воротах пожарного сарая. Дедушке нашему тогда повезло: его бургомистр не включил в список. Но в этом году обязательно впишет: за неделю нам ни за что не обмолотить всего хлеба. Вот ведь чертовщина какая!
Вечером дедушка бежит к Лысому черту. Хорошо, когда есть друг. А Лысый черт говорит:
— Я и не думаю сдавать. И ты, Краске, не спеши. Вот нас уже двое. Мы с тобой сдадим, когда нам сподручно, понял?
Дедушка только качает головой. Так-то оно так, но в балансе-то что? Августу Краске ведь не хочется числиться в плохих земледельцах.
— Плохой земледелец тот, кто под чужую дудку пляшет, — продолжает Лысый черт уговаривать дедушку. — Какой прок нам с тобой от этой премии? Бургомистр небось на эти деньги отремонтирует пожарный сарай да мертвецкую. Нечего сказать, хороша премия, когда ее мертвецы получат! Будь здоров! Мертвецам ведь и в кладбищенской часовне не холодно… Погоди-ка, тут у меня есть кое-что.
Лысый черт смеется так, что у нашего дедушки пропадают все сомнения. Они пьют новый сорт водки, который Кимпель привез с собой из Шенеберга. Лысый черт затягивает песню.
Моросит дождь. Этого еще не хватало! Куклы снова намокнут. Но дедушку это больше не беспокоит. Он шагает по двору и только улыбается.
Приходит бургомистр и спрашивает:
— Кто за вас сдавать будет?
— Господь бог, видно, не пожелал, чтоб мы сдали вовремя, — отвечает дедушка и потягивается.
— Это он за вас сдавать должен был?
— К черту вашу окружную премию! — орет вдруг дедушка. — Не справился я, и все! А ради вас клянчить не пойду!
— Стало быть, ты, Краске, поставки не сдашь?
— Точно. Пиши меня в список и сразу вывешивай! Краске, мол, такой-сякой, немазаный! Пиши, что старый Краске мочился на бабки, чтоб они подольше не высыхали. Пиши, пиши, чего глядишь!
Наш солдат берет бургомистра под руку и идет с ним со двора. Там за воротами они долго о чем-то говорят. И снова все становится тихо.
Фимпель-Тилимпель возит навоз для своей капусты. Теперь-то он знает, что навоз надо возить только в дождик.
— Фимпель-Тилимпель, а ты когда мне покажешь большое гусеничное поле?
Фимпель перепрыгивает через дышло своей ручной тележки и крадучись приближается к нашему забору:
— А ты ведь говорил, что никому его не продашь, если я дам тебе задаток.
Я не знаю, что мне и думать про Фимпеля-Тилимпеля.
— Подожди, — говорю я ему, — еще один только день. Я побегу сейчас искать гусениц.
— Фимпель-Тилимпель, а кому ты отдашь велосипед?
Фимпель накидывает на плечо петлю веревки, за которую он тянет свою тележку, пищит, как ястреб, а потом сразу как мышь, которую ястреб схватил. А мне и не смешно вовсе.
Фриц Кимпель, значит, хочет выкупить мой велосипед. Я кричу Фимпелю вслед:
— Фриц тебе гусениц вместо денег даст, Фимпель-Тилимпель! Монетки у него заколдованные!
Фимпель сует руку в карман, и его передергивает, будто карман у него в самом деле полон гусениц.
Дождь усиливается. Все вокруг делается как будто меньше. Проходит два дня. Дождь моросит не переставая. Дедушка ходит по комнате, точно медведь в клетке. Наш солдат нарезал новые зубья для граблей и теперь вычищает курятник. У кур повисли хвосты; они долго раздумывают, прежде чем ступить на мокрую землю. Дома теперь хорошо. В печке потрескивает огонек. Небо закуталось в серый дождевик, по стеклу сбегают капли, точно слезы по щекам.
Отпуск у фрау Клари кончился, на дворе не слышно больше ее смеха. Никто не гладит меня по голове. Пусть уж наш солдат женится на ней: тогда она всегда с нами будет. Только не надо, чтобы он гладил ее. Стефани где живет, там пусть и остается. А если наш солдат захочет видеть ее, пускай сам в замок идет.
Через три дня снова показывается солнце. Над лугами поднимается пар. Ласточки взмывают ввысь, под самое солнышко. Их выводок летает уже самостоятельно, и у них теперь много времени. После полудня они длинными рядами сидят на проводах и болтают о том о сем. Хоть у них и нет велосипеда, а все равно они до самой Африки доберутся.
