— Ты думаешь о Густаве, — сказала хозяйка.
— Думаю, признаться!
— Бедняга Густав!
У Станислауса вдруг раскрылись глаза на хозяйку.
Точно серенькая совушка, бродила она, вечно кашляя.
— Кхе, кхе, был у меня сын. Ученый. От книжек, бывало, не оторвешь, вот как тебя. Умер он у меня. На току, на стоге сена. Кхе, кхе, нужно это ему было? Когда его принесли, в волосах его еще торчало сено. Не убегай ты вслед за Густавом, кхе, кхе!
Первый снег опушил карнизы витрин, он падал мягко, но неотвратимо. Станислаус посмотрел на хозяйку: серенькая совушка превратилась в молящую мать. Он обещал ей остаться.
Зимние ночи застали одинокого чудака в его каморке. Он писал. Он писал со страстью, исписывал страницу за страницей. Опять он задумал роман. Герой романа, рабочий подмастерье, походил на некоего Станислауса Бюднера; он знал те же печали и те же радости, что Станислаус Бюднер, и так же блуждал где-то между мучной и звездной пылью.
Герою нужна была невеста. Станислаус сотворил ее из букв и слов. Тоска, как комар, так и звенела в ушах. Когда он хорошенько рассмотрел невесту героя, он увидел, что она похожа на девушку с грудным голосом, которую он встретил в парке. Он рассердился, схватил себя за ворот рубахи и сам себя встряхнул:
— На меньшее никак не согласен, а?
Через неделю он разорвал все, что было написано. Он рвал бумагу на полоски, мельчил на снежные хлопья, бросал их в окошко и со злостью кричал вслед парящим обрывкам:
— Вот так выходит в свет твое произведение!
Он решил учиться и ни на йоту не отступать от своего решения. В какой-то газете прочитал объявление, занявшее целую газетную полосу. «Путь открыт для всех! Почему вы не учитесь?»
В самом деле, почему в сущности ему не учиться? Никаких колебаний больше. Подавай сюда курс наук в письмах! Он прочел благодарственные отзывы людей, которые «по методу Ментора» доучились до «магистра медицинских наук», «магистра ветеринарных наук», «магистра философии». Станислаус поставил себе целью стать «магистром поэтических наук».
Он написал в институт. Когда он отложил перо, его бросило в жар, точно от высокой температуры. Он собрал горстку снега с крыши и приложил ко лбу, взглянул на зеленоватые морозные звезды, в знак клятвы поднял руку и уткнулся двумя пальцами в скошенный потолок своей каморки: «Не отступлю от учения до тех пор, пока всюду и везде не услышу: — Добро пожаловать, господин доктор!»
Станислаус заполз в свою каморку.
38
Станислаус учился. Год за годом никуда не выходил он из своей каморки, все свои свободные часы посвящал науке и узнал, что вода это не вода. Раньше вода утоляла его жажду, обмывала ему лицо и руки, а теперь это была химическая жидкость, соединение кислорода с водородом. Он узнал, что подброшенный вверх камень не падает, а испытывает на себе закон притяжения. Он вымерял обжитые уголки своей каморки; они превратились в прямые углы, и ему стало известно, что это помещение содержит семь кубометров кислорода, углерода и ноль кубометров азота. Он научился делать разбор стихотворений Гете и спрашивать:
— Что хотел сказать нам поэт в этом произведении?
«Горные вершины спят во тьме ночной…» Станислаус слышал в нем шум леса, а его заочный учитель поправил его: о лесном шуме в этом стихотворении, мол, ничего не говорится, и поэтому Станислаусу за его работу и анализ стихотворения ставится низкий балл. А что он мог сделать? Лес для него все-таки шумел в этих строчках. Он узнал, что солнце по-французски soleil, а по-английски sun. Отныне все предметы и всех людей своего окружения он называл трояко. Сам он был пекарь, boulanger и baker.
Щеки у него ввалились, его постоянно била лихорадка любознательности. Лоб покрылся сетью морщин, волосы посеклись и начали редеть.
Кашляющая хозяйка намазывала ему хлеб с двух сторон. Он на ходу жевал бутерброды, повторял заданные уроки и декламировал. Хозяйка окружила его материнской заботой, но худые щеки его не полнели.
— Ты доучишься до чахотки.
— Никто, кроме меня, от этого не пострадает, — сказал Станислаус, но озабоченный взгляд хозяйки все же согревал его.
— Смотри, дождешься, что тебя с книжкой в руках замертво вытащат из твоей каморки. Выпей стакан сливок! Немедленно!
Он пил не сливки, а воду, белки, протеин и молочные жиры.
Заочные учителя давали совет, как распределить занятия. Это были правила для тех, кто высыпается. Но не было никаких указаний для ночных учеников, которые в течение дня ворочали уголь в подвале под пекарней; не было специальных указаний для пекарей, у которых рабочий день начинался в пять утра и которые, надышавшись мучной пылью и запахами брожений, вползали в затхлый воздух своей чердачной конуры.
Бывали вечера, когда Станислаус, сидя за своим маленьким столом, через четверть часа засыпал и просыпался лишь от голоса хозяина; стоя во дворе и сложив ладони рупором, хозяин кричал в окна:
— Всем ученикам встать!
Станислаус научился перехитрять сон. Как только он чувствовал его приближение, он вставал и принимался ходить по своей каморке взад и вперед, стукаясь о стенки большими пальцами ног.
— Спать, dormir, to sleep… Кровать, lit, bed, да, да, слова эти существовали, но не для него. Он погружал руки в холодную воду, пока сон наконец не рассеивался.
Он приобрел много знаний, но не был уверен, стал ли мудрее и умнее от этого. Не было никого, с кем бы он мог себя сравнить.
Ночь. Глубокая тишина. В дверь его каморки кто-то постучался. Наверное, помощник ученого Вагнер стучится в его кабинет, просит разрешения войти к известному доктору Фаусту и т. д. Станислаус сидел, углубившись в чтение по заданному уроку. Он недовольно зашаркал ногами.
— Войдите! Да входите же, господин магистр!
В дверях стоял хозяин в высоких сапогах. И он тоже изменился. Жизнь немало похозяйничала на его лице и оставила свои следы. У Станислауса щеки впали, у хозяина — округлились. Взгляд у него по- прежнему беспокойный, но глаза потускнели, износились. Комнатка наполнилась парами сливянки.
— Ночь поздняя… то есть сейчас уже глубокая ночь; на, отнеси это жене Густава! — И хозяин положил на монолог Фауста бумажку в пятьдесят марок.
Станислаус сбросил бумажку с книги.
— Она не возьмет. Она и у меня ничего не хотела взять.
— Она стала такой гордой?
— Она работает подметальщицей улиц.
— Я, во всяком случае, дал их тебе, — сказал хозяин и обиженно выпятил нижнюю губу. Пальцы его нашли на умывальнике гребень Станислауса. Это их устроило. — Ночь… Час поздний, а ты все учишься и учишься.
Станислаус тер себе глаза. Неужели перед ним человек, который три года назад принял его под свой кров на работу? Хозяин словно угадал его мысли.
— Сколько уж ты у меня?
