3
Наступил воскресный вечер. Дул резкий ветер. Листья клена трепыхались на черном щебне казарменного двора. Достаточно работы для любителей плевать, таких, как Роллинг и ему подобные. Внутри казармы пахло красной капустой, тушенной на сале. По лестницам и коридорам перекатывался стук сапог. Увольнения…
Белобрысый Али Иогансон запихивал себе в рот тушеную капусту пальцами. Перед ним стояли четыре опустошенных котелка.
— Вот красной капусты я раньше никогда не ел, никогда. А теперь вот жру красную капусту!
Новобранец Станислаус Бюднер лежал на нарах. Он прислушивался к пению ветра за окном. Он услышал гудок паровоза и встрепенулся. Хлопнула дверь. Иогансон вышел. Все ушли. Он остался один. Теперь он мог беспрепятственно выть и проклинать свою жизнь.
За койками скрипнул шкаф. Перед ним стоял Роллинг. Он растянул свою пилотку и надел ее поперек лысого черепа. Он всегда норовил носить ее именно так. «Каждый делает то, что может». Роллинг вытянулся перед койкой Станислауса и щелкнул каблуками.
— Старший плеватель Роллинг, именуемый Роликом, готов к отправке для встречи невесты новобранца Бюднера.
Станислаус хотел обнять Роллинга, но тот вытянулся и щелкнул каблуками.
— Рад стараться, сколько передадите невесте поцелуев авансом?
— Сумасшедший черт!
Роллинг ушел, вскидывая ноги, как на параде. Его шаги отзвучали в коридоре.
Станислаус стоял перед зеркалом и примерял пилотку, сдвигая ее то вправо, то влево. Потом стянул сапоги и начистил их. Потом отстирал все пятна на гимнастерке в настое ячменного кофе. Теперь он мог предстать перед любым унтер-офицером.
На улице перед казармой разгуливали по-воскресному нарядные люди. Девушки в пестрых пальто приветливо махали часовым. Женщины катили коляски с младенцами. Промаршировала колонна коричневорубашечников со знаменем, на котором раскорячился паучий крест. Матери останавливали коляски и, поднимая вытянутые руки, приветствовали это знамя. Мужчины в цилиндрах и с воскресными галстуками вытягивались по-солдатски и отдавали честь этому знамени. Молодые девушки, словно удлиняясь, протягивали навстречу этому знамени пестрые рукава своих пальто. Какой-то инвалид поднял костыль и едва не упал — он приветствовал знамя своей третьей ногой. Внимание, внимание, здесь приветствуют кусок цветной ткани, болтающейся на палке!
Станислаус тоже приветствовал ткань и палку. Он отступил на шаг от ограды, потому что проволочная сетка мешала ему вытянуть руку. Его пальцы прикоснулись к холодной проволоке.
Между стволами кленов, которые росли перед последними домами города, мелькнуло темно-красное пятно. Да, да, это Лилиан с маленьким зонтиком под мышкой. Она шла, осторожно переступая, и желтые кленовые листья шуршали под ее замшевыми туфлями.
Они стояли друг против друга. Проволочная сетка была слишком густой — нельзя было протянуть сквозь нее руки, и она поднималась слишком высоко, чтобы протянуть их поверх нее. Станислаус просунул указательный палец в ячейку проволочной сетки. Но Лилиан не замечала этого призывного белого пальца. Ее руки прижимали зонтик и сумку, ее ладони грелись в карманах пальто.
— Мой друг Роллинг сразу узнал тебя?
— Он снял шапку и поклонился.
— Он чудесный человек.
— Какой-то унтер-офицер заметил его поклон и задержал его, — сказала Лилиан и перебросила через забор маленький пирожок. — Привет от мамаши Пешель. — Через забор перелетела пачка табака. — Привет от папаши Пешеля.
— И это все?
Да, это было все. Лилиан разглядывала свой зонтик так, словно видела его впервые. Станислаус ковырял цементный цоколь забора. Ему казалось неуместным и недопустимым для него, неполноценного человека и недовершенного солдата, спрашивать, любит ли она его еще. Лицо Лилиан побледнело в сумраке конторы. Кое-где уже виднелись первые морщинки.
— Ни одного листка на деревьях, — сказала она. И добавила: — Скоро уже зима.
Станислаус молча кивнул. Он стоял униженный до последней степени, он был ниже камней, валявшихся на дороге. Его человеческое достоинство было растоптано солдатскими сапогами. За что? О Станислаус, Станислаус, небо над солдатом пасмурно всегда!
Вахмистр Дуфте проснулся позже по случаю воскресенья. Его денщик все приготовил ему. Наглаженный и начищенный, уходя, он еще опрыскал парадный мундир пахучим одеколоном. Даже серебряному прусскому орлу попало на крылья несколько капель ароматной жидкости. Вахмистр Дуфте шел показать себя воскресному городу. Можете положиться на нашу могучую армию.
Вахмистр Дуфте прошествовал через проходную будку. Он следил за тем, чтобы дежурный, сидевший за столом у окошечка, отметил его появление надлежащим по уставу приветствием. Господин вахмистр шел в город, чтобы нести человечеству славу эскадрона, славу дивизиона и всей казармы. Вахмистр проследил и за тем, как часовой у караульной будки, вместо того чтобы отвечать на вопросы женщины с кошелкой, сперва застыл перед ним в немом испуге, как перед смертельным врагом. Вахмистр придавал особое значение именно воскресному блестящему ритуалу приветствия. Невесты и жены, беременные немецкие матери, дети и родители новобранцев, толпившиеся в ожидании у ворот казармы, расступались перед ним, восхищенно кивая или критически оглядывая его. Вахмистр Дуфте шагал вдоль выстроившихся шпалерами штатских, как белый король, высадившийся на дальнем материке и озирающий с высоты своего величия человекообразных негров и продавцов обезьян. Он так отупел от высокомерия, что просто не замечал критических улыбок некоторых мужчин и ненавидящих взглядов беременных женщин. Его походкой управляли сверкающие сапоги и звенящие шпоры. Его движения определял волочившийся по земле палаш.
Вахмистр Дуфте гордо вышагивал, направляясь в штатский мир носителей галстуков, в мир кабаков с женской прислугой. Все штатские представлялись ему приодетыми пещерными людьми. Настоящий человек начинался с унтер-офицера.
Вахмистр Дуфте заметил пещерную девушку в темно-красном платье, которая стояла у забора казармы, видимо, не в слишком веселом настроении. Да и с чего бы ей было веселиться? Ведь перед ней был Бюднер — позорище эскадрона, урод, а не солдат. Дуфте выходил в штатский мир, чтоб пастись. И теперь он жадно оглядывал лицо Лилиан. При этом оно немного прояснилось. Лилиан была одним из тех цветков на лугах человечества, которые глядят на пасущегося осла до тех пор, пока он мимоходом не лизнет их шершавым языком и не сожрет.
Вахмистра Дуфте осенила пронзительная фельдфебельская мысль. Он остановился перед парочкой, разделенной проволочной сеткой забора. Холщовые рабочие штаны Станислауса затрепетали на ногах, сведенных стремительной судорогой приветственной стойки. Рука взметнулась к пилотке. Он замер, притиснув ладони по швам, так как вахмистр Дуфте соблаговолил заговорить с ним во внеслужебное время запросто, как с хорошим знакомым. Станислаус ощутил даже гордость — пусть Лилиан видит, что он не из последних в своей казарме. Во всяком случае, она может убедиться в том, что он занимает определенное место в сознании великих вахмистров, выдающихся военных деятелей. Лилиан смотрела на вахмистра эскадрона как на ангела, слетевшего с небес. Дуфте заговорил менее строго, чем обычно:
— Бюднер, принесите-ка пачку сигарет из лавки! Бегом марш!
Станислаус не слишком надеялся на дружелюбный разговор с Дуфте, поэтому и не испытал ни особого гнева, ни испуга. Приказ проник в его сознание, опрокинул крохотную надежду и привел в движение
