политические вопросы и надеявшиеся вмешаться в политическую борьбу. «Весь тридцать шестой год я прожила в Ленинграде… — вспоминала жена одного из арестованных военачальников Л. Брик. — И в это время я, чем дальше, тем больше, замечала, что по вечерам к Примакову приходили военные, запирались в его кабинете и сидели там допоздна. Может быть, они действительно собирались свалить тирана».[258] Здесь необходимо напомнить, что закрытые встречи партийцев во внеслужебной обстановке строжайше не рекомендовались и воспринимались как фракционность. И тем не менее военные шли на риск, проводили такие встречи. Значит, и темы обсуждения были нелегальны.
Вспоминая об отношении сталинцев к военным, Каганович говорил: «Что многие из них носили у себя в портфеле жезл Наполеона — это несомненно. Тухачевский был, по всем данным, бонапартистских настроений. Способный человек. Мог претендовать».[259]
Систематическая подготовка Большого террора началась с момента убийства Кирова 1 декабря 1934 г. Не вдаваясь здесь в действительные обстоятельства убийства Кирова, напомним, что бытуют три версии этого события: действовал одиночка, убийство было организовано Сталиным или оппозицией. На сегодняшний день нет убедительных доказательств, что убийство стало результатом заговора. Но современники этого не знали, и подозрение пало на «левых экстремистов», то есть на зиновьевскую группу, которая продолжала вести пропагандистскую работу в Ленинграде. Сталин либо воспользовался ситуацией, либо, на что указывает множество обстоятельств, сделал вывод, что началась охота на него и сталинцев в руководстве. И решил, что пора действовать решительно.[260]
До 1 декабря 1934 г. Сталин был готов терпеть оппозиционные разговоры при условии, что они будут происходить в узком кругу. Но вот кто-то стал расчищать с помощью террора дорогу к власти оппонентам Сталина. И Сталин решил, что ждать больше нельзя — началось широкомасштабное расследование контактов оппозиционеров. Теперь связь коммуниста с оппозиционером считалась преступной. И это «преступление» было массовым.
Сегодня обсуждается существование различных группировок, которые в это время представляли угрозу для Сталина и его ближайших соратников в середине 30–х гг.:
1. Левые радикалы (в том числе сторонники Троцкого и Зиновьева), преимущественно молодежь. Некоторые леваки мечтали о повторении подвигов «Народной воли».
2. Коммунистические идеологи, обсуждающие различные тактические способы устранения сталинской группы и восстановления внутрипартийной «демократии».
3. Внепартийные интеллектуалы — «спецы», бывшие члены оппозиционных партий.
4. Партийные «бароны», недовольные сталинским централизмом и волюнтаризмом, разочарованные первыми итогами реализации сталинской стратегии и возмущенные репрессивным наступлением НКВД.
5. Недовольные военные руководители.[261]
Связи между всеми этими группами неустойчивы, стратегические цели различны. Но их объединяет одна общая тактическая цель — устранение сталинской олигархии.
Ход сталинских расследований в 1934–1937 гг. показывает, что убийство Кирова до некоторой степени дезориентировало Сталина. Он сосредоточил внимание на бывших оппозиционерах, в то время как угроза исходила с другой стороны. Отсюда — и сталинское недовольство Ягодой, несмотря на то что он успешно справился с подготовкой процесса Каменева-Зиновьева. Весной 1937 г. Сталин узнает нечто, что заставляет его «отказаться от планомерности» следствия 1934–1936 гг.
Сталин действует так, будто действительно столкнулся с серьезной угрозой переворота. Развернулись аресты партноменклатуры, которая не была причастна к оппозициям. А затем разразилось «дело военных». Сталин будто внезапно узнал о партийно-военном заговоре, причем из источника, которому доверял. Не случайно, что события развернулись в преддверии планового июньского пленума ЦК Именно он мог придать легитимность смене руководства.
Почему признались военные?
Импульс террору придало «дело военных». В мае начались аресты в военной верхушке СССР. Сталин шел на большой риск, затронув военную касту. Если заговора не было, то он просто провоцировал его своими репрессиями против «генералов». Но самое удивительное в этой истории даже не это, а то, как быстро мужественные полководцы признавались в страшных и позорных преступлениях.
26 мая, всего через четыре дня после ареста, Тухачевский признал, что с 1932 г. участвует в заговоре и шпионит на Германию. Что так быстро?
Дочь Тухачевского утверждает, что маршал согласился подписать показания, когда следователь привел к нему ее, 13–летнюю, и обещал истязать девочку. Тухачевский ответил: «Уведите ее. Я все подпишу».[262] Через две недели Тухачевский предстанет перед судом своих коллег. Тут бы и рассказать, какой угрозой были вырваны абсурдные показания. Это заявление гарантировало бы и безопасность дочери, и позорный провал следствия, крушение всего обвинения. Но нет. Об этом Тухачевский молчит, показания на суде подтверждает.
Считается, что Тухачевского зверски избивали, так как на его показаниях 1 марта обнаружены пятна крови, несколько маленьких мазков, имеющих «форму восклицательных знаков».[263] Брызнула кровь на бумагу.
Воображение драматурга Э. Радзинского развивает сюжет триллера, написанного то ли им, то ли самим Сталиным: «В деле на отдельных страницах видны бурые пятна, как установила экспертиза — следы крови. Вводя пытки, Хозяин, конечно, думал о будущем — военные покрепче штатских, так что пытки должны были пригодиться».[264] Но что-то здесь не клеится. Военные покрепче штатских. Но большинство штатских партийцев отказались выступать на публичных процессах, несмотря на многомесячную «обработку», а Тухачевский, по Радзинскому, сломался под пытками за два дня. Ну, хорошо, Радзинский перепутал дату ареста. Все равно что-то быстро. И не только Тухачевский, но все арестованные спешат «оклеветать» себя и товарищей. Да и с кровью на бумаге все не так однозначно. Пусть не на листах, а на листе, и не пятна, а пятнышки. Но все равно: если уж запачкали показания кровью маршала, что мешает их переписать. Тем более что он уже несколько дней как согласился сотрудничать.
Показания опубликованы в 1989 г. Они написаны аккуратно рукой самого Тухачевского. Более ста страниц. «Что же касается кошмарных пятен крови, да еще „имеющих форму восклицательного знака“, то они действительно есть, но не на собственноручных показаниях Тухачевского, а на третьем экземпляре машинописной копии…»[265] — иронизирует публикатор. Машинистку избивали злые следователи? Или она просто порезала палец?
Действительно били Уборевича и Эйдемана. Насколько сильно? Через две недели суд, и никаких следов не должно остаться. Но стоило только «нажать», и последовали признания. «Выбитые показания» можно было опровергнуть на суде. И часть показаний там действительно опровергли. Но не все.
С какой стороны ни посмотри, а «физическое давление» никак не дотягивает до объяснения поведения военачальников. Они ведут себя так, как будто действительно виновны в «государственной измене».
Более того, сами показания Тухачевский не просто подписывает, а пишет. Так сочиняет, что никому из следователей не сочинить. Со стратегическим размахом. И руки «после пыток» не дрожат. Вывод Тухачевского в его обширной исповеди был самоубийственным: «Таким образом, развивая свою платформу от поддержки правых в их борьбе против генеральной линии партии, присоединяя к этому в дальнейшем троцкистские лозунги, в конечном счете антисоветский военно-троцкистский заговор встал на путь контрреволюционного свержения советской власти, террора, шпионажа, диверсии, вредительства, пораженческой деятельности, реставрации капитализма в СССР».[266] Зачем маршалу и другим военачальникам, в руках которых находятся значительные массы войск, устраивать поражение страны в войне (победу в которой они с таким упоением готовили), почему не организовать просто военный переворот? Абсурд. Очевидно, такие признания нужны Сталину для компрометации
